когда находишь человека, которому не нужно ничего объяснять. Мы уже знали свои секреты и разделяли общие страхи. Но мы всегда говорили о своих отцах неуверенно, не повышая голос, будто сложные отношения с первым мужчиной в нашей жизни настолько подорвали уверенность в себе, что мы не могли говорить о них с твердостью или силой.

Мне никогда не было легко с отцом. Нас не связывали тела, взаимные желания или мечты. Многие годы мне казалось, что общего у нас – фамилия и воспоминания о женщине, которая умерла несколько десятков лет назад. Затем у меня родились дети, благодаря его интересу и любви к ним мы нашли общий язык. Порой мне было тяжело видеть, как мои дети наслаждаются веселой, любознательной, счастливой стороной отца, которую я знала лишь в детстве, если вообще когда-то знала. Но я сидела, поджав губы, и не вмешивалась. Проблемы с отцом были моими проблемами. Они не касались моих детей.

До самого конца мы с отцом изо всех сил старались наладить отношения. За несколько недель до его смерти я прилетела к нему в пригород Нью-Йорка. Мы с братом и сестрой должны были узнать, как он хотел, чтобы его похоронили, но никто из нас не горел желанием говорить об этом. Настал мой черед навещать отца, поэтому я решила выполнить это задание.

Было начало декабря, и мой отец уже несколько недель оставался прикован к постели. Его навещали волонтеры из хосписа и преданная помощница. На следующий день после приезда я поставила стул рядом с его кроватью и сжала руку, которая осталась пухлой, несмотря на стремительную потерю веса.

– У нас еще есть время, – сказала я. – Но мне нужно кое о чем поговорить с тобой. Если не хочешь говорить об этом – не нужно, но будет лучше, если ты попробуешь.

К этому разговору меня готовила подруга Сьюзан, социальный работник. На мой взгляд, все началось неплохо.

– Хорошо, – ответил отец. – Давай поговорим.

– Может, мне нужно о чем-то позаботиться? Что-нибудь подготовить для тебя?

Отец растерянно покачал головой, словно удивляясь вопросу.

– С финансами все в порядке, и я составил завещание, – ответил он. – Нет, все готово.

– А похороны? Ты хочешь, чтобы тебя похоронили с мамой?

– Конечно, – сказал отец.

Разговор шел хорошо. Слишком хорошо. Слишком холодно. Я получила нужные ответы, но ожидала другого. Чего-то более содержательного, черт побери. Больше у меня не будет такого шанса. С этой мыслью на меня нахлынули эмоции.

– Я буду скучать по тебе, – вырвалось у меня. – Очень, – слезы потекли по моему лицу. – Есть ли что-то, о чем ты хочешь сказать мне, пока еще есть время? – спросила я.

Отец сжал губы и задумался, затем покачал головой. Нет.

Мы сидели молча.

– Ты боишься? – не выдержала я.

– Нет, – спокойно ответил отец. Он кивнул в сторону фотографий внуков, прикрепленных к зеркалу на стене. – Это единственное, что причиняет мне боль.

Он мирно скончался через две недели, перед рассветом. С ним до последнего была моя сестра. Именно такой смерти я желала маме.

В свои последние дни она была ошеломлена серьезностью болезни и отказывалась верить, что жизнь подходит к концу. Умирая, отец встретил смерть смело, с достоинством и внутренней силой, которую никогда не проявлял в жизни. Это заставило меня задуматься: какие секреты он таил? Какие способности мог бы проявить? Я поняла, что могла бы узнать о нем очень многое. В тот день я ждала от него совсем другого, но, возможно, со временем я пойму, что именно в этом ответе я и нуждалась.

Глава 6

Сестра и брат, сестра и сестра

Отношения с братьями и сестрами (или их отсутствие)

Моя сестра переехала в Лос-Анджелес спустя два месяца после моего возвращения в Нью-Йорк. Это произошло случайно. Долгие месяцы мы обсуждали, как я наконец закончу десятилетние скитания и перееду на Манхэттен, где мы будем жить в теплых сестринских отношениях в двадцати кварталах друг от друга. Но через шесть недель после моего переезда Мишель позвонила и сообщила, что ее пригласили на собеседование в Лос-Анджелес. Она успешно его прошла и должна немедленно переехать – обидно упускать такой шанс. Через три недели она уехала.

Мягко говоря, я чувствовала себя разбитой – замаячила знакомая боль разлуки. Но я не была удивлена. Мишель переехала на Манхэттен в год, когда наш брат Гленн поступил в университет. Так хотя бы один ребенок жил бы рядом с отцом (на всякий случай, будто простое присутствие могло предотвратить несчастье). Многие соглашения в нашей семье были негласными, поэтому, когда Мишель начала собирать вещи в огромные коробки, я не возражала. Мы обе знали, что происходит. Наступил мой черед стать якорем, а ей пришло время расправить паруса и выйти в открытое море.

Через пять лет, когда Гленн вернулся в Нью-Йорк, я уехала в Лос-Анджелес – к своему молодому человеку, но меня утешало понимание, что сестра где-то рядом. Она помогла спланировать мою свадьбу, встретившись с организатором, администратором ресторана и фотографом за три дня. Мишель была единственной подругой невесты и на свадьбе произнесла такой тост, что довела гостей до смеха сквозь слезы.

Сострадание и поддержка поздно пришли в наши отношения. Подростками мы плохо ладили. Как и большинство сестер с разницей в три года – слишком мало, чтобы играть в родителя и ребенка, и слишком много, чтобы быть ровесницами, – мы выросли, враждуя и соревнуясь за любовь брата и ограниченное время родителей. Теперь я понимаю, что, когда наша мама умерла, мы с Мишель не обрели утешение друг в друге. Знакомая пропасть расширилась. Родственные связи наделяют фальшивой уверенностью, когда семью накрывает волна перемен. Конкуренция была нашим традиционным кодексом правил.

Родители учили нас защищать младшего брата и заботиться о нем, и мы делали это изо всех сил. Но не испытывали эмпатии друг к другу. Напряжение между братьями и сестрами часто представляет собой несдержанную ярость, и после смерти мамы Мишель стала моей мишенью. Она, в свою очередь, постоянно нападала на меня. Пока мы ругались и игнорировали друг друга, родилась новая странная конкуренция: кому будет тяжелее после смерти мамы, кто больше сделает для Гленна и получит больше внимания от папы.

Все это происходило на фоне натянутой нормальности и невыраженного горя. Наш отец иногда говорил, что один человек важнее группы и что мы должны научиться заботиться о себе сами. Поначалу эта идея казалась мне неплохой. В 17 лет я