– Тесак, а почему из города нельзя выйти? – спросила Алиса.

– Потому что министрам и авторитетам нужно из кого-то кровь сосать, кем-то помыкать, – объяснил Тесак. – Думаешь, здесь кто-нибудь остался бы по своей воле?

– Конечно, нет, – согласилась Алиса. – Вряд ли такие найдутся.

– И останутся важные шишки на бобах, без своих капиталов, и даже шпынять будет некого. А знаешь, чем это кончится? Они просто подыщут какой-нибудь другой город, но на этот раз позаботятся, чтобы никто не сбежал. Они всегда выкрутятся. Таким, как они обязательно надо об кого-то ноги вытирать, иначе жизнь не мила.

– Наверное, там так здорово. В смысле, за городом, – мечтательно предположила Алиса. – Я имею в виду, вне города. Она думала о девушках, которые ушли за Кубышкой, и надеялась, что они бегают босиком по траве на солнышке и смеются. Приятно надеяться, что хоть кто-то радуется жизни, даже если у самой не получается.

Улицы слегка оживились, хоть и не так, как раньше («пока не было Бармаглота»), Алисе с Тесаком изредка встречались горожане, занятые своими темными делишками. Порядочные сидели дома. «Интересно, – думала Алиса, – где же сейчас Бармаглот, и что будет делать правительство, если он не оставит в городе ни единой живой души».

– Скорее всего, удерут на воздушном корабле, – пробормотала Алиса.

В детстве она считала министров самыми чудесными людьми на свете. Ведь на День дарения они преподносили всем детям подарки, гладили по головке и уверяли, что те вырастут достойными гражданами. Тогда Алиса не понимала, что им интересны только чистенькие, богатенькие детки из Нового города. Не понимала, что влиятельных людей интересует только власть, а не добрые дела.

Выбравшись из больницы, она узнала про этот мир так много, что иногда хотелось все это забыть. Меньше знаешь – крепче спишь, порой лучше не видеть изнанку этого мира.

Тесак то ли не расслышал, то ли не обратил внимания на ее бормотание. Он стремился к своей цели и не собирался отвлекаться на путаные размышления Алисы.

И вот они пришли.

Столько лет Кролик преследовал ее во сне, а проснувшись, она старалась о нем забыть, надеялась, что он просто плод ее воображения, и вот вернулась туда, где все это началось.

Вид был довольно невзрачный.

На поверхности даже не было строения, только ровный участок земли, к которому с улицы вниз вели каменные ступеньки, оканчивающиеся у двери с парой охранников самого серьезного вида.

Они не сдвинулись с места, словно им не было никакого дела до появившихся у лестницы Алисы и Тесака, но Алиса поняла, что их заметили.

– Ну конечно. Какой же это кролик без норы под землей, – сказала Алиса.

– Насколько я помню, так и есть, – согласился Тесак. – Там столько коридоров, закутков, запросто заблудишься.

– Да, похоже на то, – заметила Алиса и широко открыла глаза. – Тесак, я вспомнила. Вспомнила, как бежала по коридорам, натыкаясь на людей, меня хотели схватить, но я вырывалась и бежала дальше. Они не могли меня задержать, они были так ошарашены.

– Чем же? – спросил Тесак.

Алиса крепко зажмурилась и будто снова очутилась в прежнем теле той шестнадцатилетней девчонки.

«Она бежит, едва переводя дух, спотыкаясь от боли в ногах и между ними, с окровавленной щекой, чувствуя, как горячие капли стекают по шее на плечо и грудь. Бежит босиком, путаясь в изорванном подоле платья, но в руке сжимает нож, с наколотым на острие голубовато-зеленым глазом, тот самый нож, который он так неосторожно бросил рядом».

– У меня в руках был его глаз, – пояснила она, поднимая веки. – Все были потрясены, даже бывалые солдаты, к тому же я была вся в крови, в основном своей, но они-то этого не знали. У него много верных слуг, не то что у Моржа, ему служат не ради денег или возможности поиздеваться над другими, его любят, хоть и непонятно за что.

– Они его любили, поэтому кинулись к нему. И это тебя спасло, – сказал Тесак. – Они побежали узнать, жив ли он.

– У меня вся рука была в крови, и нож тоже, – медленно вспоминала Алиса. – Его нож, который всегда был при нем. Завидев этот нож, они решили, что хозяин умер.

«Он зажмуривается от удовольствия и запрокидывает голову.

Ее пальцы смыкаются на рукояти, обхватывают ее. Алиса ударяет его в спину, еще и еще, и вдруг под лезвием лопается что-то плотное и упругое. Взревев от боли, он вытаращивает глаза, и тут она вонзает лезвие в левый, а потом рвет на себя. Льется кровь, но он все еще лежит сверху. Она пинает его и брыкается, пока он не сползает с матраса, извиваясь и зажимая глазницу ладонью. Алиса скатывается с кровати на пол, но Кролик успевает полоснуть ее по лицу вторым ножом, припасенным за голенищем, ведь он даже не снял сапоги.

Она с трудом поднимается на ноги, крепко стиснув нож, чтобы не выронить, и под истошные вопли Кролика бросается прочь, навстречу бегущим к нему. Ее пытаются схватить, но она, вся скользкая от крови, вырывается и бежит, бежит, уворачиваясь, пригибаясь, ускользая, и наконец оказывается на улице, где за ней уже никто не гонится.

Но она все не останавливается, и встречные шарахаются в стороны, завидев ее безумное лицо, окровавленное платье и глаз на кончике ножа, что она сжимает в руке. Она бежит, пока не выдыхается, пока не добирается до границы Нового города, и бросает нож в реку. Вода вокруг него бурлит, вскипает, такая ядовитая, что и лезвие, и ручка, и глаз растворяются. И тут Алиса падает на берег и засыпает».

– Теперь ты все вспомнила, – сказал Тесак, и это был не вопрос.

– Да, – согласилась она. У нее уже не осталось слез оплакивать того ребенка, каким она была раньше. – Примерно этого и следовало ожидать. Кроме моего побега. Вот этого не ожидал никто.

Дверь внизу открылась, и на пороге появилась женщина. Она что-то тихо сказала солдатам, и те скрылись внутри. В таком заведении Алиса ожидала встретить женщин совсем другого сорта, вроде тех, что танцевали перед улюлюкающими завсегдатаями в притоне Гусеницы. А эта была сгорбленная от старости или жизненных тягот, со свинцово-серыми волосами, как глаза у Тесака, в серой шали поверх серого платья, она семенила мелкими шажками. Всем своим видом она напоминала здоровенную мышь. И тут она уставилась на Алису, сверкнув глазами на узком, изрытом морщинами лице.

– Дор? – ахнула Алиса.

Уж чего только она не насмотрелась за это время, но такого не ожидала.

От ее подружки, юной и прекрасной подружки не осталось и следа. Им обеим было по двадцать шесть, но Дор выглядела, как изможденная старуха с узловатыми пальцами и торчащими венами.

– Он знал, что ты вернешься. Он ждет. Утром проснулся и говорит, мол, сегодня Алиса вернется, – сказала Дор. Ее голос был старческим, и в нем слышалась горечь. – Вечно «моя Алиса», даже после того, что ты с ним сделала.

Алиса медленно спустилась по ступенькам. Кепку она потеряла, куртку тоже, и со своим маленьким ножиком, торчащим из-за пояса, выглядела как есть, уже не маскируясь под парня – высоченной коротко стриженой девушкой со шрамом на лице. Она возвышалась над Дор, испепеляющей глазами свою давнюю подругу.