Их заключение под стражу является одновременно как превентивным арестом на время судебного разбирательства, потому что такова мера безопасности, которая должна способствовать процессу, но оно также является и уголовным наказанием уже после осуждения, часто в ожидании другой формы наказания (казнь, изгнание и т. д.).

Таким образом, нам предстоит вернуться к особенностям иерархизаций в пенитенциарном обществе (1), которые имеют как материальные, так и символические проявления и отголоски. Одно из таких самых значимых проявлений касается структурирования тюремного пространства, которое разрезается на кварталы (2). Способы его социализации во многом напоминают «территории маневрирования» в описаниях социолога Ирвина Гоффмана. Социабельность и циркуляции заключенных по-разному вписываются в это пространство, официально или неофициально, несмотря на то что они преодолевают стены тюрьмы в попытках захватить окружающие сообщества.

1. ИЕРАРХИЗАЦИИ В ПЕНИТЕНЦИАРНОМ СООБЩЕСТВЕ

Прежде чем говорить об иерархиях, нам следует дать определение карцеральных сообществ: являются ли они, подобно «тотальным институциям», как их определил Гоффман, «одновременно и редуцированной моделью, и карикатурой глобального общества»522? Имеет ли тут место некая последовательность или, скорее наоборот, переструктурирование социальных ролей? Современная тюремная социализация не раз выступала предметом многочисленных дискуссий, особенно вокруг процесса «призонизации» («отюремнивания». – Примеч. пер.), о котором говорил Дональд Клеммер523. По его словам, когда заключенные приспосабливаются к порядкам, установленным в тюрьмах и в определенной степени принимают саму общую культуру тюрьмы или «inmate code» («кодекс заключенных»), они порывают с внешними ценностями и способами социализации. Адаптация заключенных к тюремным условиям идет рука об руку с интеграцией новых социальных ролей, связанных с различными преступлениями, совершенными ими, а также с возрастающей солидарностью по отношению к другим заключенным, порожденной схожими условиями жизни и теми нехватками чего-либо, с которыми они сталкиваются в тюрьме. Однако следует отметить, что этот процесс приспособления варьируется в зависимости от самих индивидуумов и их личностей, от заведений и от окружающих сообществ, а также от проведенного в тюрьме времени и от тех связей и отношений, которые заключенные имеют за пределами тюрьмы. Более того, в XVI–XVIII веках эти вариации в структурах, которые по своей природе очень неоднородны и которые в значительной степени оставлены на усмотрение тюремщиков, в частности касательно перемещений заключенных, имеют большее значение, чем в более поздние периоды. Сегодняшние подходы к тюрьмам скорее принимают во внимание первичную культуру каждого из заключенных, которая, с учетом типов правонарушений, порождает столько же субкультур: происходит, таким образом, привнесение ценностей и референтов из внешнего мира. Между прочим, помимо описаний этих приспособлений и обходных путей, которые осуществляются узниками, уже Гоффман говорил о «привнесенной культуре», которую не удается стереть пенитенциарному учреждению.

Совсем недавно эта открытость тюрьмы (по отношению к внешнему миру. – Примеч. пер.) была выделена историографическими исследованиями, такой подход очень соответствует специфике тюремного заключения в XVI–XVIII веках, а также разнообразию карцеральных культур. Микросообщества, которые там разворачиваются, изучаются, таким образом, в зависимости от их собственных референтов, но всегда в отношении с референтами из «окружающих их социальных экосистем», используя удачное выражение Филиппа Комбесси касательно современных тюрем524. Так, существует некий континуум между тюрьмой и окружающим обществом, особенно в XVI–XVIII веках, когда внутренняя проницаемость525 между ними была еще сильнее, чем сегодня. Этот континуум проявляется, как правило, в реконституировании и в мобилизации заключенными их сетей взаимознакомств, предшествующих тюремному заключению или же в формировании околотюремной общественности, объединяющей всех посетителей и родственников, которые взаимодействуют с заключенными более или менее регулярно. Этот континуум становится тем более заметен, чем сильнее внешние вмешательства (посетители, поставщики и пр.), которые часто вступают во взаимодействие с узниками, оказывают влияние на их общественность и на их траектории – особенно когда заключенные содержатся под стражей в их родном регионе – и сверх того, влияют на нормы и на функционирование тюремного общества вместе взятые.

Неравенство режимов лишения свободы в зависимости от индивидуумов, от их социального статуса и от их финансовых ресурсов или же от стадии процесса или предписанных мер, характеризует тюремную систему Старого режима. Это неравенство сильно проявляется, потому что заключенные покрывают в таком случае гораздо более широкий социальный спектр, чем сегодня, из‐за широты разнообразия совершенных ими деяний, в которые входит в особенности заключение под стражу за долги. Эта гетерогенность особенно проявляется в различиях касательно правонарушений заключенных, например, по вопросам веры, в той же степени это касается возраста, поскольку среди заключенных встречаются как молодые-взрослые, так и пожилые люди, а также пола, так как велико присутствие женщин. Это количество женщин и относительная смешанность тюремных пространств, как по половым различиям, так и в плане социоэкономических позиций, составляют одну из особенностей не только здесь рассматриваемых популяций, но, в более широком смысле, вообще пенитенциарных сообществ в эпоху модерна по сравнению с современными тюремными сообществами, которые в целом оказываются более однородными. Тюрьма – это «сообщество тотального дефицита», фракционное, в котором всякий комфорт порождает различия526. В XVII веке в парижских тюремных учреждениях существуют три основные формы проживания – даже если и гамма тарифов оказывается, на самом деле, более широкой: те из заключенных, кто спит на соломе, те, у кого есть кровать, и те, кто вдобавок может есть за консьержским столом527 (столом тюремщика. – Примеч. пер.). Эти формы разрозненности отражаются в различающихся правах на оплату проживания и охраны (уплата за «жилье в камере», или «gîte de geôlage» во Франции, плата за carcerage в Испании и уплата prison-fees в Англии), которые заключенные каждодневно выплачивают тюремщикам. Невыплаты этих пошлин могут к тому же повлечь за собой дисциплинарные взыскания и даже помешать освобождению из тюрьмы в конце тюремного заключения. Поэтому каждый этап карцеральной жизни, начиная с вопросов о питании, белья или свечей и заканчивая железом с цепями, предполагает свои финансовые платежи со стороны самих заключенных, с самого своего момента прибытия в тюрьму заключенные тут же оплачивают «пошлины за вхождение и за выход» (droit d’entrée et d’issue во Франции и entry/entrance fee в Англии). Эти выплаты предназначаются не только надсмотрщикам. Например, оплата «droit de bienvenue» (прав за вхождение в тюрьму) или «provosté» (entrada или bienvenida в Испании) выплачивается (новоприбывшими заключенными. – Примеч. пер.) самому долгосидящему заключенному в их камере, называемому «doyen» (дуайен) или «prévôt» во Франции. Этот ритуал задает иерархии в пенитенциарном сообществе и показывает, что формы контроля осуществляются одновременно и со стороны официальных авторитетов, и со стороны заключенных.

Если бедные зависят от трибуналов, от пожертвований, или от так называемого во Франции и в Испании «хлеба короля», самые богатые пользуются, следовательно, некоторым комфортом.