– Девочка, тебе разве не говорили, что подглядывать нехорошо?

– Интересно, Лидия видела тебя вот т а к? – спросила она, проигнорировав мое замечание.

– Я на пляже так не хожу…

– Дело не в пляже, – покачала она головой. – Просто с Лидией тебе было бы легче.

– В некотором смысле да, – охотно подтвердил я. – Значительно легче в определенных местах.

– Даже так? – сказала она. – А тебе не говорили, что нехорошо беседовать с дамой, повернувшись к ней спиной?

Я бросил в нее банную варежку, и моя подопечная с воплем исчезла в дверном проеме.

Делая ей затем массаж, я старался думать о поэте Вениамине, о том, какой он противный жлоб, и какая у него жирная харя. Следом пошла большая-пребольшая Надя с волосатыми ногами, а там откуда-то сам по себе вынырнул комбат и с важным видом поинтересовался, а сменил ли я подворотничок. Кому-то все это могло показаться смешным и не нужным, но я прекрасно себя чувствовал, и лезть под холодный душ мне было не надо – до той поры, пока разомлевшая от моих рук Агнешка не решила, что вводная часть завершена и пора переходить к основной теме.

Я уже знал, как все это будет выглядеть, что пойдет за чем и чему будет предшествовать, поэтому когда она, максимально подготовив себя, попыталась притянуть мои руки к своей шее, я не позволил ей сделать это. Надо было видеть свирепых зверьков, метавшихся в зрачках ее глаз, и как она их осадила, поняв, что испугом меня ей не взять. Тотчас безжалостных созданий сменили две сиротки, две нищенки, молившие о черствой корочке сочувствия, и вот тут я сломался и сомкнул руки на ее шее – руку, если быть точным. Не следует описывать, что было потом, перед тем, как глаза ее закатились, и она впала в беспамятство. Признаться, я растерялся. Начал щупать пульс там, где его и в нормальном состоянии обнаружить трудно, искал стакан с водой, который стоял перед носом, а надо-то было всего пару раз не сильно шлепнуть ее по щекам…

Когда она очнулась, я ощутил, что меня трясет. У пана Гжегоша было бренди, и мне пришлось воспользоваться им. Я налил себе и Агнешке, и через десять минут мы уже курили, вспоминая только что пережитое. Вспоминала Агнешка, а я в основном слушал, пребывая в ужасном состоянии от того, что тоже потерял над собой контроль, вовлеченный девчонкой в эти адские игрища.

Голос ее был тих и слаб, от бренди она порозовела, глаза вновь заблестели, и вид она имела вчерашней больной, сегодня резко пошедшей на поправку. Я ругал себя последними словами, а она рассказывала, что видела ангела. До меня плохо доходил смысл того, что я слышал. Мне хотелось уйти куда-то далеко и побыть одному, а в мои уши строем, как солдаты, нескончаемым потоком вливались шеренги восторженных слов, и я ненавидел самого себя за безволие и желание угодить.

За окном снова была хмурь. Я сказал, что нам пора убираться отсюда, но Агнешка еще повытягивалась с полчаса, покапризничала, и тогда я понял, что все обошлось…

В баре у Веселины мы сели в самом углу, где нас трудно было опознать. Нам уже не о чем было говорить, и мы просто смотрели друг на друга.

Народ постепенно заполнял пространство. Мелькнул за чей-то спиной Пламен, покрутил головой, перекинулся парой слов с Веселиной, в наш угол если и глянул, то обзорно, и ушел. Агнешка не видела его, так как сидела спиной к входу.

Молчание уже стало утомлять нас обоих, когда к нам подсели две агнешкины соплеменницы. Мы познакомились. Они откровенно разглядывали меня, точно я был выставочным экспонатом. Мне это было безразлично. Я рассказал им, что выполняя поручение пана Гжегоша, опекал одно неразумное существо, которое без присмотра могло бы причинить себе и другим массу проблем, но теперь, когда пан Гжегош и серьезная дама по имени Лидия на подходе, я готов доверить заботу о дитятке очаровательным пани. Половину из того, что я им говорил, они, скорее всего, не поняли, но меня это не заботило.

Когда они вернулись за свой столик, Агнешка произнесла, глядя на меня доверчиво и нежно:

– Тим, я хочу сказать тебе… – и запнулась, кусая нижнюю губу, мою любимицу. – Ты… Почему ты не в з я л меня сегодня, Тим? Я была готова ко всему, но я потеряла голову и находилась где-то далеко отсюда, а ты был здесь. Почему, Тим, ты не взял меня? Ты мог сделать это в ванной, в постели у Гжегоша, где угодно, но ты не сделал этого, а времени осталось мало, и они уже, наверное, приехали… Тим, я люблю тебя, и мне очень плохо теперь. Поцелуй меня.

– Увидят, – сказал я.

– Пусть, – улыбнулась она натужно, словно сквозь боль.

Я перегнулся через столик и поцеловал ее почти что братским поцелуем. Если бы я знал тогда, что это наше невинное лобзание будет последним…

Агнешкины подруги всю дорогу до дома о чем-то щебетали, и благо, что почти у входной двери их кто-то окликнул. На время мы остались одни, и я успел дать ей последние наставления: постирать на ночь носочки и трусики и не забыть почистить зубки, потому что все зайчики делают это без напоминаний.

Я нес эту околесицу от того, что не знал, как себя вести с ней после ее недавних слов. Они меня просто уничтожили своей убийственной логикой и безысходностью.

Агнешка слушала с прежней болезненной гримасой, которую при желании можно было бы назвать улыбкой, и, кажется, собиралась с мыслями, чтобы что-то сказать мне напоследок.

– Тим… – начала наконец она, но тут подошли щебетуньи и, взяв ее под руки, увели от меня, стоявшего тупо как столб посреди степи.

Я проводил их взглядом, пошел к Пламену и напился. Он не задавал мне никаких вопросов, только наливал, а когда я обмяк, уложил на топчан в своей бендежке, примыкавшей к бару, и даже уговорил Эллу спеть мне «You’ve changed» и еще что-то, чего я уже не разобрал…

Возвращаясь с завтрака, я заметил бежавшего ко мне Антипа.

– Она только что снова была здесь! – запыхаясь, проговорил он. – Я сам ее видел. Она стояла у пруда.

Я выбежал из холла, глянул вперед и влево, но там было пусто. Мы сели на лавочку, и я спросил:

– Как она выглядела?

– Красавица, – ответил Антип. – Неземная красавица. На ней было светло-голубое платье с какими-то накладными карманами, на ногах сандалии, по-моему… Вот тот ваш последний рисунок очень точный.

– А как же вы ее упустили?

– Да профессору звонить побежал, у него занято было, я снова выскочил, а ее уж нет, – все еще возбужденно отрапортовал Антип. – Это ничего, Тимофей Бенедиктович. Это значит, что счет пошел на часы. Так уже было с леди Памелой, я вам говорил.

Не знаю, почему, но чем ближе была Агнешка, тем муторнее становилось мне на душе. Я еще не сожалел о том, что влез в это темное пока дело, но совершенно не чувствовал себя готовым к встрече, если она, конечно, произойдет. Мне представлялось теперь, что в любом варианте это будет не т а Агнешка, которую я, мерзавец, и вспомнить-то точно не мог. Главная же беда была в том, что я сам был пуст, как Джонни-первый, валявшийся давным-давно на мусорной свалке. Чем я мог увлечь ее, что предложить ей, как сделать ее счастливой? На эти три вопроса были три ответа: ничем, ничего и никак. Когда я сказал об этом Антипу, который вместе со мной снова занял место в дозоре на террасе, он с присущей ему с утра экспрессией принялся разубеждать меня: