– Что надо? – с набитым ртом поинтересовался Маттах.

Саксонец каркнул что-то по-своему.

– Не понимаю, – по-словенски ответил хузарин.

– Это что? – Грязный ноготь германца указал на золотую гривну Маттаха с кулоном, украшенным Щитом Давида[8] со священными письменами внутри.

– А тебе какое дело?

– Интересуюсь.

Маттах поглядел на саксонца, поразмышлял, стоит ли отвечать, но все-таки ответил:

– Знак моей веры.

– Ты иудей, что ли?

– Угадал. – Саксонец Маттаху не нравился. Да и пованивало от него. Похоже, наблевал себе на бороду, а отмыл кое-как.

– А не похож.

– Я похож на своего отца, – надменно сообщил Маттах, отодвигая опустевшую миску. – Так что не сомневайся. А вот насчет тебя я не уверен.

– А ты дерзкий, – сказал саксонец.

– Не ты первый это заметил, – отозвался хузарин. Он воспринял слова германца как похвалу. А зря.

Наемник оглянулся и махнул рукой, подзывая своих.

Двое тут же снялись с места, обошли кругом стол Маттаха и грузно опустились на скамью, навалившись с боков. Пахли они ничуть не лучше первого. Впрочем, Маттах уже знал, что мытье у германских племен не в чести. Иные смердели похуже печенегов. Небось тоже боятся удачу смыть. Ну этим, похоже, смывать не так уж много.

Маттах усмехнулся. От саксонцев исходила угроза. Хузарин не знал, зачем они пытаются его напугать, но сам факт его развеселил.

– А золота на тебе немало, – заметил тот, что напротив.

– А на тебе его вообще нет. – Маттах отпил из кувшина.

– Так обычное дело! – пробасил тот, что справа. – У иудеев золото всегда есть. Давай, малыш, снимай цацки. Честным воинам они подходят больше, чем такому, как ты.

Его словенский выговор отличался от говора того, что напротив, значит, саксонцем он не был.

– Ты шутник, – сообщил Маттах, поднимаясь со скамьи.

Но встать ему не дали. Ухватили с двух сторон, усадили обратно.

– С чего ты взял, что мы шутим, маленький иудей? – ухмыльнулся щербатой пастью тот, что напротив. – Мы очень даже не шутим.

Маттах считал себя сильным. Да он и был сильным – слабых воинов не бывает. Но каждый из германцев был значительно тяжелее, и держали его крепко. Как бы рубаху не порвали. Рубаха хорошая, шелковая.

Из оружия у Маттаха был только кинжал на поясе. Ну и нож, которым он резал мясо. Нож сейчас лежал на столе. Можно дотянуться…

Уже нет. Тот, что напротив, уже оснастился здоровенным тесаком, которым ловко отбросил ножик Маттаха подальше.

– Вы смерти ищете? – поинтересовался хузарин.

– Не мы, – дохнул вонью саксонец. – Ты. Думаешь, кто-то расстроится, если один маленький иудей отправится в свой иудейский ад?

– Никто не расстроится, – сообщил здоровяк слева.

– И никто не узнает, – поддержал тот, что справа.

– Ты думаешь? – Маттах глянул на холопку, застывшую в трех шагах.

– Я знаю, – отозвался саксонец напротив. – Кыш! – гаркнул он на девку, и та порскнула прочь. Как заяц.

Саксонец захохотал. Потом бросил своим что-то по-германски. Маттах, конечно, не понял, но выражение лица саксонца ему не понравилось. Умей Маттах бояться, он бы испугался. Но бояться сын Машега не умел.

Соседи поднялись одновременно. И одновременно, без всякого усилия, выдернули Маттаха из-за стола. Хузарин изловчился и пнул одного пяткой в пах. Получилось плохо. Вскользь. Да и сапог на хузарине был мягкий, домашний.

Саксонец зашипел и стиснул плечо пленника еще сильнее. Хватка у него была что надо. Маттаху пришлось как следует напрягать мускулы.

Наверное, следовало закричать. Или хотя бы назвать себя полным именем.

Но гордость не позволяла. Какие-то вонючие наемники. Цена им – три стрелы. Или три удара саблей. Маттах всегда считал, что небольшой рост и малый вес – это хорошо. Коню легче, и попасть труднее. Да и ловчее на лошади играть, если ты невелик. Но сейчас он впервые пожалел, что не так могуч, как брат Илья.

– Не трепыхайся, иудей, если жить хочешь! – Саксонец сзади кольнул Маттаха в спину. – Продал Христа, так поделись с нами. Тогда отпустим.

Однако хузарин уже понял, что в живых его не оставят. Его бы уже убили, если бы не челядь в трапезной. Утащат подальше от лишних глаз и зарежут. Или удавят.

Надо закричать. Позвать на помощь…

Но стыдно! Так стыдно! До слез! Умереть и то лучше!

Помощь пришла сама. Они столкнулись прямо в дверях.

– Брат! У тебя, никак, новые приятели завелись?

Маттах выдохнул. Илья. И Гудмунд! И Рулав!

– Ты его брат? – удивился саксонец.

Одинаковым у Ильи и Маттаха был только пшеничный цвет волос.

– И я тоже! – пробасил Гудмунд, ухмыляясь.

Он любил пошутить. А вот Илья уже сообразил, что происходит нехорошее. Глаза его недобро сузились.

Саксонец-вожак выдвинулся вперед. К тесаку в правой руке добавился топорик.

У Ильи, как и у Маттаха, оружия с собой не было. Нож на поясе – не оружие. Потому наемник чувствовал себя уверенно.

– Не мешай, – примирительно произнес саксонец. – Это наша добыча. Мы его первые…

Илья ударил так быстро, что саксонец не успел пустить в ход оружие. Даже если и собирался. Раздался звук, какой бывает, когда булава или боевой кистень угодят в лицо. И саксонца снесло с дороги. А мигом позже тоже безоружный Гудмунд ухватил за бороду одного из здоровяков, державших Маттаха, ловко развернул, сцапал за сальную гриву, рванул… И уронил на пол со свернутой шеей.

Третьего достал сам Маттах. Выхватил кинжал, который саксонцы позабыли у него отнять, и всадил по самую рукоять в живот, без труда пробив жилет из толстой кожи. Хороший кинжал. Сам точил. Воткнул и провернул разок-другой. Здоровяк отпустил плечо Маттаха и заорал. У хузарина появилось было желание дать поганцу помучиться. Но он взял себя в руки, выдернул кинжал и ударил еще раз. В сердце.

Потом поглядел на друзей и попросил:

– Не рассказывайте никому, ладно?

– Так чего тут… – начал Рулав, ухмыляясь. Но получил локтем в бок от Ильи и заткнулся.

– Не расскажем, – пообещал княжич.