Прочитав поэму, мы разделяем восторг современников В. Л. Пушкина. Ф. Ф. Вигель вспоминал, что она «изумила, поразила его насмешников и заставила самых строгих серьезных людей улыбаться соблазнительным сценам, с неимоверной живостью рассказа, однако же с некоторою пристойностью им изображенным»[274]. «Вот стихи! Какая быстрота, какое движение!»[275] — восклицал К. Н. Батюшков. Приятель В. Л. Пушкина библиофил Сергей Дмитриевич Полторацкий справедливо считал «Опасного соседа» шедевром:

«Это стихотворение можно назвать совершенством (chef-d'oeuvre) в своем роде. Оно отличается живостью и плавностью рассказа, меткими выражениями, замысловатостью шуток и разговоров, живописным описанием местности и вместе с тем, — при всей щекотливости избранного Автором предмета, — имеет нравственную цель»[276].

Правда, первые читатели «Опасного соседа» были не только восхищены, но и удивлены. Ф. Ф. Вигель полагал, что Василий Львович в этом творении превзошел самого себя. К. Н. Батюшков был поражен: «И это написала вялая муза Василия Львовича!»[277] А. Ф. Воейков, наградив В. Л. Пушкина в «Парнасском адрес-календаре» листочком лавра с надписью «за Буянова», поставил его всё же «при водяной коммуникации». Е. А. Баратынский предположил, что создание «Опасного соседа» не обошлось без подмоги черта:

Деликатный В. А. Жуковский пенял Василию Львовичу на его, как он писал, «подчас» (а на самом деле почти всегдашние), многословие и вялость:

Но ведь это сказано не об «Опасном соседе»!

Так как же все-таки объяснить феномен «Опасного соседа»? Наверное, сам Василий Львович не смог бы этого сделать. Или же ответил словами итальянца — импровизатора из «Египетских ночей» А. С. Пушкина: «Всякий талант неизъясним». (Здесь уместно вспомнить, что И. И. Дмитриев, по свидетельству М. А. Дмитриева, говорил, что Василий Львович похож на итальянского импровизатора[280].) Так или иначе, нам остается — нет, не объяснять, почему В. Л. Пушкин вдруг воспарил в «Опасном соседе», — но попытаться прочитать поэму, сопоставить ее с произведениями русской и мировой культуры, чтобы хоть в какой-то мере приблизиться к постижению мастерства и остроумия ее творца.

Сначала о сюжете. В его основе — путешествие, но на сей раз не за границу, не в Берлин, Париж и Лондон, а из центра Москвы на окраину Первопрестольной, в московский бордель. Разумеется, это путешествие отнюдь не сентиментальное, а скорее — авантюрное. Интерес для читателей сначала в ожидании: что-то будет? Потом — в происшествии: вместо ожидаемого грехопадения — неожиданная драка. А потом уже — в том, избежит или не избежит расплаты за происшедшее симпатичный нам герой-повествователь, убежит или не убежит он из притона, спасется или не спасется от преследования ужасной стаи собак.

Сюжет развертывается стремительно. Сочинитель избегает соблазна описать подробно московские улицы, которые с детских лет он хорошо знал.

Кузнецкий мост — улица, где было множество магазинов, французских модных лавок; накануне балов и маскарадов туда съезжалась вся Москва. И В. Л. Пушкин, известный щеголь, следивший за новинками моды, не раз бывал на Кузнецком мосту: там можно было приобрести и фрак новейшего покроя, и панталоны, и цветные жилеты, и шейные шелковые платки, и жабо (жабо было особенно к лицу Василию Львовичу), а еще и золотой лорнет, и брелки к часам, и много еще хорошего и нужного.

Но вот обшивни миновали Кузнецкий мост, уставленный каретами, и выехали на вал. Когда-то здесь действительно был земляной вал, окружавший центр Москвы. А потом здесь разбили бульвары — Никитский и Тверской, излюбленное место прогулок москвичей, где не раз прогуливался Василий Львович, восхищая всех своим изысканным туалетом. Тверской бульвар давно снискал себе заслуженную славу. В 1809 году в журнале «Московский вестник» было напечатано стихотворение, которое так и называлось — «Слава бульвара»:

Василий Львович не стал описывать Кузнецкий мост, Тверской бульвар — «мимо, читатель, мимо!». Мимо Арбата и Поварской, где селилась дворянская Москва и где не раз бывал В. Л. Пушкин. Скорее туда, в пригород Москвы — Кудрино и Подновинское предместье, где весной ставились качели и карусели, устраивались народные гулянья. Туда, где приютился домишко с «нимфами радости постылой». Там ожидает наших героев соблазнительное приключение.

По-видимому, одна из задач сочинителя — передать само движение. Кони несутся по московским улицам как вихрь. Девка, которой так и не удалось совратить повествователя, по лестнице бежит, а вслед за ней бежит и ее гость. Драка — это само движение. Выбравшись из борделя, повествователь резво скачет уже на своих двоих и, как загнанная лошадь, наконец-то достигает своего дома. Уф!