Бенвенуто принесли еду. Он почувствовал на зубах какой-то хруст, но не придал этому значения, но когда за ужином хруст повторился – он обеспокоился. Осмотрев тарелку, он увидел среди остатков еды «некие мельчайшие осколки». Бенвенуто решил – всё, конец! Алмаз ведет себя в жизни не так, «как другие камни; потому что эта мельчайшая острота у всех камней, если их истолочь, не остается, а они остаются как бы круглыми; и только один алмаз остается с этой остротой; так что, входя в желудок вместе с прочими кушаньями, при том вращении, которые производят кушанья, чтобы произвести пищеварение, этот алмаз пристает к хрящам желудка и кишок, и по мере того, как новая пища подталкивает его все время вперед, этот приставший к ним алмаз в небольшой промежуток времени их прободает; и по этой причине умирают, тогда как всякий другой род камней или стекол, смешанный с пищей, не имеет силы пристать и так и уходит с пищей».

Потом Бенвенуто одумался, отогнал горькие мысли и взял несколько блестящих крупинок. Он положил их «на некое тюремное железо» и, сильно надавив на них острием ножа, почувствовал, что крупинки раскалываются. Это не алмаз, а всего лишь голубой берилл! Леоне Леони по жадности или бедности обманул заказчика, но до времени Бенвенуто решил сохранить в тайне свое открытие.

В это время в замке появилось новое лицо. По обвинению в убийстве туда угодил друг Бенвенуто, епископ Джованни де Росси. Через несколько лет епископ был признан невиновным и даже стал губернатором Рима. Узнав о новом заключенном, Бенвенуто высунулся в окно и принялся кричать во весь голос, что его хотят отравить толченым алмазом, а потому он просит друга-епископа, чтобы тот присылал ему «от своих хлебов по одному в день». Епископ согласился. Хотя бы на время Бенвенуто мог почувствовать себя в безопасности.

А тут и зловредные звезды Бенвенуто перестали посылать свои опасные лучи – в Рим из Парижа приехал кардинал Феррарский д’Эсте, прежний благодетель. Папа принял кардинала с распростертыми объятиями. Ему хотелось поговорить о французских делах, поэтому он устроил кардиналу роскошную встречу. Чревоугодие и винопитие при папском дворе процветали, раз в неделю папа «учинял весьма здоровенный кутеж, так что потом его выблевывал» – так непочтительно о понтифике пишет Бенвенуто. Такой же кутеж был устроен при встрече с кардиналом Феррарским. Франциск I был щедр, кардинал угодил папе подарками, а потом между делом завел разговор о Бенвенуто: мол, король не оставил мечты видеть ювелира при своем дворе. Тогда папа, «чувствуя, что приближается к часу своего блева, и так как чрезмерное изобилие вина также делало свое дело, сказал кардиналу с великим смехом»:

– Да забирайте его! Сейчас же скажу, чтоб отвели его домой.

Кардинал не стал откладывать дело на утро, этой же ночью он забрал Бенвенуто из замка и поместил в своем доме. На следующий день кастелян Антонио, забыв наказ покойного брата, потребовал с освобожденного тюремные издержки. Бенвенуто был совершенно разорен, но он нашел эти «несколько сотен скудо». Кардинал посоветовал уплатить их немедленно, потому что знал уже, что папа очень жалеет, что пленник обрел свободу.

Так описывает положение дел сам Бенвенуто, но у этого есть реальная подоплека. Не только пьянка и счастливый случай помогли Бенвенуто. Из Франции вернулся старший сын герцога Пьеро Луиджи – Алессандро Фарнезе. Он и объяснил папе, что ситуация в Европе сейчас такова, что все просьбы Франциска I выгоднее удовлетворить, чем отказывать в них.

Бенвенуто возвращался к жизни. Он сочинял и правил капитоло, много размышлял о жизни, о добре и зле. В себе, в своем теле и духе, он нашел некоторое изменение. Страдания его не прошли даром. Наши бы астрологи сказали, что у него «просветилась и обозначилась аура», Бенвенуто назвал это сиянием и с детской непосредственностью, а также очень велеречиво сообщил об этом миру: «И еще я не хочу оставить в стороне одну вещь, величайшую, какая случалась с другими людьми; и это для подтверждения божественности Бога и Его тайн, каковой удостоил меня этого удостоиться; что с тех пор, как я это увидел, у меня осталось сияние, удивительное дело, над моей головой, каковое очевидно всякого рода человеку, которому я хотел его показать, каковых было весьма немного. Это видно на моей тени утром при восходе солнца вплоть до двух часов по солнцу, и много лучше видно, когда на травке бывает этакая влажная роса; также видно и вечером при закате солнца». Косноязычно описано, но впечатляет.

С нимбом или без нимба, но надо было закончить работу для кардинала Феррарского. Недоделанный серебряный таз сыскался в мастерской, кувшинчик был украден. Приходили друзья – Луиджи Аламанни (1496—1556), известный поэт, автор дидактических поэм. С ним Бенвенуто мог обсудить свои капитоло. Они были земляками, но из-за своих республиканских убеждений Аламанни вынужден был оставить Флоренцию. Сейчас он жил в Париже, но и в Рим заезжал. Приходил также Габбриелло Чезано, юрист, очень известный среди гуманистов человек. Эти люди были куда образованнее Бенвенуто, но они очень ценили его общество, во-первых, за талант, с ним было интересно, на «во-вторых» приходится много хороших качеств, а главное из них – бескорыстная преданность дружбе.

Кардинал, благо Бенвенуто жил под его крышей, завалил Бенвенуто заказами. Кувшинчик и таз пришлось отложить. Теперь он стал делать для кардинала архипастырскую печать, размер обычный – «как рука двенадцатилетнего мальчика». На печати Бенвенуто вырезал две евангельские истории: первая – святой Иоанн проповедует в пустыне, вторая – святой Амвросий на коне с бичом в руке изгоняет ариан. Непонятно, почему Бенвенуто выбрал этот сюжет, его часто использовали в литературе, а в изобразительном искусстве в это время крайне редко, а может быть, никогда. Святой Амвросий Миланский, один из замечательных отцов церкви (родился около 340 года), активно выступал против ариан. Название ереси идет от имени александрийского священника Ария, который учил о неравенстве Христа и Бога-отца, хотя в Константинополе уже был установлен (381 год) церковный догмат о единосущии Бога-отца и Бога-сына и составлен Символ Веры. Печать, как все у Бенвенуто, была выполнена великолепно.

Кардинал Феррарский задумал сделать подарок королю и поэтому заказал Бенвенуто выполнить модель солонки. Разговор шел в присутствии двух друзей, и, конечно, они тут же загорелись и начали давать советы, какие фигуры именно должны быть на этой солонке представлены. Мессир Аламанни «на словах начертал, чтобы я сделал Венеру с купидоном, вместе с многочисленными приятностями». Мессир Чезано предложил изобразить Амфитриту, жену Нептуна, а также тритонов. Бенвенуто, однако, сказал, что благодарит за совет, но поступит по-своему. «Вы сказали, а я сделаю!»

Замечательно описание реакции друзей: «Луиджи Аламанни тогда, смеясь, с величайшей приятностью добавил в мою пользу много остроумных слов; и они ему шли, потому что он был красивой внешности и телосложения и с мягким голосом; мессир Габбриелло Чезано был совершенная изнанка, настолько некрасивый и настолько неприятный; и так, сообразно своей наружности, он и сказал».

Бенвенуто приступил к работе над макетом. «Я сделал овальную подставку, величиной изрядно больше полулоктя, почти в две трети (то есть около сорока сантиметров. – Авт.), а поверх этой подставки, подобно тому как бывает, когда море обнимается с землей, я сделал две фигуры размером изрядно больше пяди, каковые сидели, заходя ногами одна в другую, как мы видим иные длинные морские заливы, которые входят в землю; и в руку мужчине-морю я дал корабль богатейшей работы; в этом корабле удобно и хорошо умещалось много соли; под ним я приспособил этих четырех морских коней; в правой руке сказанного моря я поместил его трезубец. Землю я сделал женщиной настолько прекрасного вида, насколько я мог и умел, красивой и изящной; под руку ей я поместил храм, богатый и разукрашенный, поставленный наземь, и она на него опиралась сказанной рукой; его я сделал, чтобы держать перец. В другую руку поместил рог изобилия, украшенный всеми красотами, какие я только знал на свете. Под этой богиней и в той части, которая являла быть землей, я приспособил тех всех красивейших зверей, каких производит земля. Под частью моря я изобразил весь прекраснейший подбор рыб и раковин, какой могло вместить это малое пространство; на остальной части овала, по его толще, я сделал много богатых украшений».