Щаранский здоровается запросто, дружески – с теми, с кем знаком уже давно, весело обнимается… Господи, какого министра мы потеряли! У нас, впрочем, и не может быть таких министров. К нашему попробуй прикоснись, если только ты не голая девушка легкого поведения.

Щаранский, бывший наш диссидент, – веселый, свойский, гораздо ближе всем нам, – сколько выпито чая с такими людьми на диссидентских кухнях! Да, он ближе нам, чем наши министры, которые неизвестно откуда взялись.

А когда известно – это не радует. А Щаранский – явно свой.

– Был в Москве, – рассказывает он. – Зашел с детьми своих друзей в зоопарк… Слышу, экскурсовод скучным голосом рассказывает: «Вот перед вами верблюд… А вон Щаранский!»

Мы смеемся. Потом вместе фотографируемся. Да, нелегкая ему досталась работа! Как в этом городе все переплелось! Даже в знаменитый Вифлеем ходить опасно (хотя он близко совсем). Приходится строить забор, рассказывает Щаранский, чтобы террористы не приходили оттуда.

Потом мы едем в автобусе. Иерусалим состоит из вытянутых холмов и долин между ними. Внизу мы видим поселок двухэтажных блочных домов – там ходят люди, дети играют в футбол…

– Один из самых опасных поселков, лучше туда не заходить, – почти спокойно, обыденно сообщает Катя.

Постоянно жить в таком соседстве! Безумие – или подвиг?

Потом мы приезжаем в кнессет, израильский парламент. Почти у самого входа на мониторе меняются фотографии красивых молодых лиц: парни, девушки, улыбаются, смеются.

– Сегодня здесь показывают тех, кто погиб именно в этот день, за все годы, как здесь стоит наше государство, – говорит встретивший нас член кнессета Юрий Штерн.

Полюбовавшись шпалерами Шагала, мы идем вверх, на встречу с членами кнессета – бывшими нашими земляками. И снова удивительное ощущение, примерно как при встрече со Щаранским. С одной стороны – члены парламента далекого государства, а с другой стороны – удивительно родные, близкие лица – гораздо более близкие, чем в нашем телевизоре… Такое впечатление, что ты на каком-нибудь ученом совете в родном НИИ. Именно такие люди уехали сюда и оказались тут членами парламента. Увы, но с нашими «отцами государства» почему-то не чувствуешь такой классовой близости. И, с одной стороны, завидуешь удаче этих людей, уехавших и сделавших здесь такую карьеру… но с другой стороны, вскоре начинаешь чувствовать груз проблем, измучивших этих людей, расколовших их. С земляками они ведут себя дружески, свойски, как в недавней жизни на какой-нибудь диссидентской кухне… но непрерывно звонят их мобильники, они деловито – и порой резко – переговариваются. Та «кухня», которая ждет их в зале заседаний и от которой они оторвались ради нас, погорячей будет всех предыдущих «кухонь»…

Как успел понять я, разделяет их уже многое, в частности, отношение к «дорожной карте» – так называется план урегулирования на Ближнем Востоке, предложенный вездесущими и высокомерными американцами, – далеко не у всех одинаковый взгляд на этот план. Отведя с нами душу, вспомнив славное время нашего общего духовного единства, они по одному расходятся на заседание, по своим партиям и фракциям.

Потом мы едем в мемориал Холокоста. Вот деревья, каждое из которых посвящено человеку, внесшему великий вклад в спасение евреев в своей стране: маршалу Франко, маршалу Маннергейму, Шиндлеру («Список Шиндлера»).

Затем мы входим в странное пространство – сверху и снизу нас окружает множество мерцающих огоньков, обозначающих души погубленных еврейских детей, и монотонный, словно бы с того света идущий голос перечисляет имена погубленных фашизмом – перечислению этому нет конца.

После того мы еще оказываемся в университете, знакомимся и беседуем со славистами, глядим с террасы университета на холмы и долины великого города.

В отель возвращаемся уже в сумерках, усталые, хочется рухнуть и отдохнуть, но гораздо сильней другое чувство: ты же в Иерусалиме – главном городе истории человечества!.. И не видел еще почти ничего!

И, преодолев усталость, несколько энтузиастов под руководством неутомимой Кати направляются в Гефсиманский сад.

Мы пускаемся в путь, который, увы, не близок. Иерусалим – великий город, и ходить по нему надо пешком, чтобы почувствовать, выстрадать его величие. Мы поднимаемся по какой-то темной то ли улице, то ли лестнице, то ли коридору. В сумраке проплывают дикие силуэты – то ли торговцев, то ли грабителей – восточные лица трудно сразу четко идентифицировать… какие-то темные переулки, уходящие в стороны, усиливают ощущение опасности. И, наверное, хорошо, что мы оказались тут, на виа Долороза, иначе – Крестном пути Христа, именно в напряженных, зловещих сумерках – это эмоционально точнее, чем была бы дневная экскурсионная прогулка. Станции… Остановки Христа в пути на Голгофу называются странно – станциями. Вот здесь он встретил Марию, свою мать. Здесь, усталый, облокотился о стену, и можно потрогать углубление в камне – образовавшееся, конечно, не от его прикосновения, а от миллионов прикосновений людей, идущих этим путем, самым известным в истории человечества.

Гефсиманский сад был уже закрыт – мы лишь постояли у ограды, потрогали листики… «Лужайка обрывалась с половины, за нею начинался Млечный Путь».

Утром, прохладным и солнечным, мы пришли туда, где Крестный путь кончался, – в Храм Гроба Господня. Встав на колени, опустили руку в углубление, где, по преданиям, стоял крест, на котором Христа распяли. Потом, войдя в часовню, выстроенную тут Александром Третьим, оказались у саркофага с Гробом Господним. И кто бы ты ни был – верующий или вроде неверующий, – не встать тут на колени и не поцеловать мраморную крышку – невозможно.

Потом каждый из нас обжег у часовни пучок свечей и увез их с собой – считается, что, зажженные в минуту несчастья, они могут спасти…

Красивые гористые пейзажи, уютные городки. Если забыть о непрекращающейся войне, наступает блаженство. Забыть, впрочем, трудно – на дороге от Иерусалима стоят у обочин подбитые израильские военные грузовики, бронетранспортеры, оставленные как память о штурме Иерусалима израильскими войсками: не сразу Иерусалим стал столицей Израиля.

Пейзаж хоть и красивый, но непривычный, чужой. Приятно здесь проезжать туристом, но жить? В пустыне, пусть и преображенной упорным трудом? Человеку, привыкшему к России?

Мы сворачиваем в тенистую улочку, въезжаем за ограду, к зданию, похожему на обычную нашу школу.

– Здесь центр абсорбции, – объясняет нам Катя. – Но не совсем обычный: для подростков, приехавших сюда без родителей, самостоятельно.

В гулком зале мы усаживаемся на стульях: писатели Аксенов, Айзенберг, Битов, Найман, Улицкая, Арьев, Попов. Режиссер Яновская. Телепродюсер Рузин. Напротив нас усаживаются ребята – на вид самые обычные, точно такие же, как в наших школах. Такие, да другие – решившие полностью изменить свою судьбу. Директор рассказывает о программах, которые дают здесь, – языки, компьютер, экономика, психология, социология. Дети должны быстро и успешно войти в непривычную, напряженную жизнь. По их выступлениям кажется, что они впитывают новое с удовольствием и азартом, уверены в себе и своем будущем. Сердце мое, правда, сжимается, когда все они, включая девушек, в один голос говорят, что ближайшее свое будущее связывают с армией.