– Овертайм! – злобно хрипит она. В смысле «перебор».

А по-другому как-то тут нельзя «отбивать время»? Так она еще грозит кулаком! Мол, на несколько секунд позже выдернул башку, на несколько сотых цента перебрал наслаждений сверх положенного!

Ну? Второй тайм? Задумчиво вынимаю жетон.

– Уан?! – Она уже визжит. Мол, какой идиот тут заходит с «уаном»? Да. Не успею насладиться – как голову отсекут. Потратить свои, с таким трудом заработанные, на чужбине? Ну нет уж!.. Разве что мелочь? Нашариваю на второй жетон – в смысле, на третий.

Кидаю второй и третий вместе!

Ого! В этот раз удалось дождаться сокровенного, даже неожиданного, от «царицы»… Соском прикоснулась к моим губам! Неземное блаженство! Но тем сокрушительней был удар по шее. Как только голова не отскочила? С какого, интересно, удара отваливается она внутрь? Думаю, со следующего жетона. Да, по-настоящему борются с пороками только здесь. Говорил мне школьный тренер по волейболу: «Не заглядывайся на девчонок!» И вот расплата. Я хотел покинуть эту «пучину порока» – но на моем пути встал какой-то огромный малаец и что-то быстро шепеляво говорил, и теснил своим животом обратно к кассе – видимо, так «уговаривал» погостить еще. Не выпустит, чую. Такая вот моя траектория в Америке – когда-то начинал со встречи с нобелевским лауреатом, а заканчиваю в душном притоне, где меня хотят если не убить, то уж ограбить точно.

Вдруг в кармане заколотился мой телефончик. Неужто друг мой вспомнил про меня?

…Никак нет. Какой-то приятный мужской голос, но исключительно по-английски. Хорошо хоть, не по-малайски. Но наслаждение от речи чисто эстетическое – ни слова все равно не пойму. О! Одно слово вдруг уловил. «Сарджери!» Это, кажется, «хирургия»? Не может быть!

– …Кристофер?! – кричу я.

– Йесс, йеес!

– Ай вонт ту си ю.

– Оф коз! – Он наконец-то понял, как мало я по-английски говорю. – …Ай вейт ю ин хоспитал! – произносит он на «русском английском». И вдруг добавляет на чисто русском: – Друг!

– Ай гоу! – кричу я.

И, уверенно сдвинув глыбу-малайца, скатываюсь с крутой лестницы и падаю в автомобиль.

– Гони! – кричу я другу.

И он гонит, уверенный, что я сделал там, куда он меня послал, нечто ужасное.

И вот я стою в операционной, где оперируют бедную Ксюху, – она лежит под яркими лампами на столе, вся запеленутая, размером с батон. Левая ручка ее почему-то прибинтована к голове, словно она отдает пионерский салют – видимо, чтобы она не пыталась рукой прикрыть свое сердце, которое еще бьется, но вскоре остановится на время операции. Забьется ли снова? Но все выглядят абсолютно спокойно, и даже те, от кого самым страшным образом зависит исход, делают вид, что ничего особого не происходит, продолжают разговаривать – уж явно не об операции, улыбаются.

– Валери! – машет мне рукой Крис. – Близко стой!

И я проталкиваюсь к нему. Народу – как на каком-нибудь светском приеме, только шампанского не хватает. Умеют американцы «делать события»! Потом все зрители усаживаются в амфитеатр, и только меня Крис удерживает за рукав.

– Стой!

Научился русскому, когда оперировал у нас, по программе «От сердца к сердцу», в самые лихие девяностые годы. И, кстати, в полном восторге. Рассказывает, что тогда за пачку американского «Мальборо» у нас можно было все – проехать куда хочешь на такси, пообедать в ресторане. Восхищался, кстати, и нашими хирургами: делали чудеса. Поскольку не было хирургических ниток – вытаскивали их из раны, когда заживала, и зашивали этими нитками следующего. Почти как на фронте работали. Но с Ксюхой проблема возникла. Когда Крис делал ей предварительную операцию, два раза электричество вырубалось. Спас ее! Но увез. И рассказывает, и ведет себя абсолютно без надрыва и пафоса, спокойно и с юмором. На четверть итальянец, кудрявый и веселый. Неделю я прожил у него в доме на Лонг-Айленде, на берегу океана. Абсолютно простой деревянный дом, и чувствовал себя я там гораздо привольнее, чем у Цукера. С женой он в «разъезде», хоть официально не разведен. Хозяйничает пожилая азиатка Шакира, кстати, готовит отвратительно, но Крис лишь смеется, говорит: «Зато я худой!» И здесь, в операционной, он абсолютно не выглядит важным и даже главным. Стоит в сторонке, с кем-то болтает, из-под короткого халата видны поношенные джинсы и кроссовки. Словно студент забежал пообщаться. Это, понял я, чисто по-американски: не важничать! Я, кстати, вполне по-дружески советовал ему жениться на Марине, маме Ксюхи, – красавица, умница, в американском университете учится!.. Но он лишь дурашливо-испуганно таращил глаза и повторял полюбившуюся ему русскую присказку (много их собрал): «Где уж нам, дуракам, чай пить!» И хохотал. Да. Такого не принудишь! Свободный человек.

Присутствует, как я уже говорил, много красивых людей, шикарно одетых. Модное событие. И все, что интересно, симпатичные и как бы уже родные. На общем деле сошлись и видимо, как-то вложились материально, раз их пригласили. И судя по тому, что все со всеми знакомы, такое уже не впервые в их жизни. И даже с Цукером мы радостно обнялись! Не пойму: соскучились, что ли? Кстати, Марина, мать Ксюхи, вся разодетая, сидела в третьем ряду – и все, зная тему, поглядывали на нее. Красовалась! Хоть разрешение на операцию и дала (ну как же, сразу стала суперзвездой!), но к больной дочурке, мне кажется, была равнодушна, в сторону операционного стола даже не глянула, зыркала по сторонам. Может быть, что-то с годами придет, когда Крис вернет Ксюху к нормальной жизни и та тоже станет красавицей и умницей? Кстати, в романе я так и написал… А пока лишь поглядывал на Марину в третьем ряду и подмигивал Крису, мол, давай! И тот подмигивал мне. Словно на вечеринке.

Между тем операция уже шла. У изголовья и сбоку операционного стола размещались два довольно многолюдных «оркестра» с красивыми инструментами. И я уж кое-что понимал: один «оркестр» – перфузионщики, отвечающие за искусственное кровообращение: когда сердечко Ксюхино остановится, кровь по тельцу будет гнать насос. И второй «оркестр», стоящий отдельно, – анестезиологи. «Оркестры» легко различать: почему-то все перфузионщики – китайцы, а все анестезиологи – негры. Почему так? Видимо, лучше понимают друг друга. Вот оно, расовое многообразие Нью-Йорка, в четком взаимодействии. Ксюху обступили анестезиологи. Им предстоит сейчас «усыпить» нашу красавицу… которая и так-то едва жива. Остановить сердце! А потом (самое трудное) – «пробудить» ее.

И вот наступила тишина. Видимо, Ксюша «уснула». Надо думать, не навсегда? Анестезиологи отступили, и тут задвигались перфузионщики. В большом стеклянном цилиндре вдруг появилась кровь… стала подниматься. Потом пошла вниз. Зал охнул. Заработал насос, который должен был вместо сердца гнать в тельце Ксюхи кровь. Без свежей крови гибнут все органы, и раньше всех погибает мозг. Насос работал, гнал кровь – сердце стояло.

И вперед медленно и важно вышли фиолетовые индусы в чалмах (колдуны, как я их сразу назвал). Но оказалось – хирурги! Тоже все одной расы. Они обступили Ксюху на столе (она лежала вся задрапированная белым, только кусочек возле сердца открыт) и, склонившись, что-то делали с ней. «Что делали?» Резали! Время от времени в руках у них появлялись салфетки, пропитанные кровью, они бросали их вниз. Сам Крис оставался в стороне, словно и ни при чем – так, студент, но не очень и интересуется.