К июню 1935 года завершилась подготовка к первому показательному судебному процессу. Были гарантированы признания четырнадцати обвиняемых. Главные герои – Зиновьев и Каменев – отрепетировали свои роли и выучили слова. Но среди намеченных жертв были двое, от кого признания получить не удалось. Одним из них являлся Мрачковский. Другим – его соратник Иван Смирнов, один из основателей большевистской партии, командующий 5-й армией во время Гражданской войны.

Сталин не хотел начинать судебный процесс без этих двоих. В течение многих месяцев их подвергали допросам; они прошли все физические пытки третьей степени, принятые в ОГПУ, но все еще отказывались подписывать признания. Неожиданно начальник ОГПУ вызвал моего коллегу Слуцкого, чтобы тот провел допрос Мрачковского и «сломал» человека, к которому Слуцкий, по странной случайности, питал глубокое уважение. Мы оба не могли сдержать слез, когда Слуцкий рассказывал мне о своем опыте работы в качестве инквизитора.

– Я пришел на допрос чисто выбритым, – рассказывал он. – Когда же я закончил его, у меня выросла борода. Он длился девяносто часов. И каждые два часа раздавался телефонный звонок из кабинета Сталина. Голос секретаря безжалостно вопрошал: «Ну что, он сломался?»

– Но ты же не хочешь сказать, что оставался в кабинете все это время? – спросил я.

– Нет, после первых десяти часов я ненадолго вышел, но мое место занял мой секретарь. В течение всех девяноста часов его не оставляли одного ни на минуту. И даже в туалет он ходил в сопровождении охранника.

Слуцкий продолжал:

– Когда он в первый раз вошел в мой кабинет, я заметил, что он сильно хромает – последствия ранения ноги, полученного в Гражданскую войну. Я предложил ему стул. Он сел. Я начал допрос такими словами: «Понимаете, товарищ Мрачковский, я получил приказ допросить вас». Мрачковский ответил: «Мне нечего сказать. На самом деле я вообще не хотел бы вступать с вами в какие-либо разговоры. Вы все хуже царских жандармов. Вот скажите мне, какое право вы имеете допрашивать меня. Где вы были во время революции? Я что-то не припомню, чтобы слышал о вас в дни революционной борьбы».

Тут Мрачковский заметил два ордена Красного Знамени на груди Слуцкого и сказал:

– Таких, как вы, я на фронте не видел. Что же до орденов, то вы, наверное, их украли!

Слуцкий молчал. Он дал возможность заключенному излить желчь. Мрачковский тем временем говорил:

– Вот вы называете меня «товарищ». А только вчера меня допрашивал кто-то из ваших. Он другие методы использовал. Называл меня гадом и контрреволюционером. Всячески поносил меня. А я родился в царской тюрьме. Мой отец умер в сибирской ссылке. И моя мать тоже. Я стал революционером и вступил в партию большевиков, будучи почти ребенком.

В этот момент Мрачковский встал и одним быстрым движением распахнул рубаху, показав тем самым шрамы от ран, полученных им в борьбе за советскую власть.

– Вот мои ордена! – воскликнул он.

Слуцкий продолжал молчать. Он попросил принести чай и предложил заключенному стакан чаю и сигареты. Мрачковский схватил стакан и пепельницу, стоявшие перед ним, и бросил их на пол, закричав:

– Хотите меня этим купить? Скажите Сталину, что я его ненавижу. Он предатель. Меня к Молотову приводили, и тот тоже хотел меня подкупить. Так я ему в лицо плюнул.

Наконец Слуцкий заговорил:

– Нет, товарищ Мрачковский. Я не украл свои ордена Красного Знамени. Я получил их в Красной армии, на Ташкентском фронте, где воевал под вашим командованием. Я никогда не считал вас гадом, и даже сейчас не считаю. Но вы находились в оппозиции и боролись против партии? Конечно да. И вот теперь партия приказала мне допросить вас. А что касается ваших ран, то посмотрите на мои.

И Слуцкий обнажил часть тела, показывая свои боевые шрамы.

– И они тоже со времен Гражданской войны, – добавил Слуцкий.

Мрачковский выслушал это, задумался, а потом сказал:

– Я вам не верю. Докажите.

Слуцкий велел принести свою официальную биографию из архива ОГПУ. Дал ее прочесть Мрачковскому и затем сказал:

– После Гражданской войны я состоял в ревтрибунале. Потом партия направила меня на работу в ОГПУ. Сейчас я лишь делаю свою работу, выполняю приказ. И если партия прикажет мне умереть, я пойду на смерть.

(Слуцкий именно так и поступил спустя восемнадцать месяцев; было объявлено, что он покончил жизнь самоубийством.)

– Нет, вы деградировали до полицейской ищейки, до агента охранки, – бросил Мрачковский. Затем он помедлил и, немного поколебавшись, продолжал: – Но все же, похоже, из вас еще не полностью вытравили душу.

Впервые Слуцкий почувствовал что-то вроде искры взаимопонимания, промелькнувшей между ним и Мрачковским. Он начал говорить о внутренней и внешней политике советского правительства, об угрозе изнутри и извне, о врагах в самой партии, подрывающих советскую власть, и о необходимости спасти партию любой ценой, поскольку это единственный путь спасения революции.

– Я сказал ему, – говорил мне Слуцкий, – что лично я убежден, что он, Мрачковский, не контрреволюционер. Я взял со стола признания его товарищей по заключению и показал ему их в качестве доказательства того, как низко они пали, встав в оппозицию советской системе.

Слуцкий продолжал свой рассказ:

– На протяжении полных трех суток мы разговаривали и спорили. Все это время Мрачковский не смыкал глаз. Мне удалось урвать часа три-четыре и поспать во время нашей с ним борьбы.

Мрачковский сказал Слуцкому, что его два раз возили из тюрьмы к Сталину. В первый раз, когда его привели в Кремль, он столкнулся в приемной Сталина с Молотовым. И тот попытался дать ему совет:

– Вы сейчас встретитесь с ним. Будьте с ним откровенны, дорогой Сергей. Ничего не скрывайте. В противном случае все кончится расстрелом.

Сталин продержал Мрачковского добрую часть ночи, добиваясь от своего узника отказа от оппозиционных взглядов. Сталин утверждал, что страна полна опасных элементов, угрожающих большевистской власти. Все партийные руководители должны открыто продемонстрировать стране, что есть лишь один путь – путь Сталина. Мрачковский не поддался уговорам, и его отправили обратно в камеру.

Когда Мрачковского привезли в Кремль второй раз, Сталин давал обвиняемому различные обещания, чтобы побудить его придерживаться нужной линии.

– Если будете во всем сотрудничать, – искушал его Сталин, – то пошлю вас на Урал, будете там промышленностью руководить. Станете директором. Займетесь великими делами.

Мрачковский снова не поддался уговорам Сталина. И вот тогда Слуцкому дали приказ сломить его для подготовки к показательному процессу.

Дни и ночи Слуцкий пытался убедить Мрачковского в том, что никто, кроме Сталина, не может руководить большевистской партией. Мрачковский же твердо верил в однопартийную систему правления, и ему пришлось признать, что на настоящий момент не существует ни одной большевистской группы, которая оказалась бы достаточно сильной, чтобы реформировать партийную машину изнутри или свергнуть сталинский режим. Действительно, в стране зрело глубокое недовольство, но начать преодолевать его вне большевистских рядов означало бы конец диктатуры пролетариата, идее которой Мрачковский оставался верен.