Может, кому-то покажется удивительным, что идеалистически настроенные люди, которые ненавидели своего вождя и стояли в оппозиции к его политике, могли дойти до такого состояния. Это значит, что вы просто не представляете, что можно сделать с человеком, попавшим в опытные руки «следователей» ОГПУ.

В мае 1937 года, в разгар великой чистки, мне представился случай поговорить с одним из таких «дознавателей» – неким молодым человеком по фамилии Кедров, который в то время как раз и занимался выбиванием признаний. Речь зашла о нацистских полицейских методах, а затем разговор коснулся судьбы лауреата Нобелевской премии мира, известного немецкого пацифиста Карла фон Осецкого, тогда заключенного гитлеровской тюрьмы, погибшего в 1938 году. Кедров говорил тоном, не терпящим возражений:

– Возможно, Осецкий и был хорошим человеком до ареста, но, побывав в руках гестапо, он конечно же стал их агентом.

Я попытался возразить Кедрову и начал было говорить о том, что характер и достоинства этого человека выше всяческих обсуждений и подозрений.

Кедров отмахнулся от всех моих аргументов:

– Вы не представляете, что можно сделать с человеком, когда он всецело в вашей власти. Мы здесь имеем дело со всякими людьми, даже с самыми бесстрашными и отчаянными. Тем не менее мы ломаем и таких и делаем из них все, что хотим!

Удивительным в этой ситуации было то, что, несмотря на все ужасные условия и чудовищные формы давления, применяемые ОГПУ к противникам Сталина, лишь немногие из них давали признательные показания. На каждого из пятидесяти четырех заключенных, фигурировавших в трех «делах о государственной измене», приходилось по меньшей мере сто человек, расстрелянных, но не сломленных.

Хотя Сталиным было уничтожено шесть групп главных большевистских лидеров, только три из них стали разоблачать себя на показательных процессах. Три другие группировки были осуждены на так называемых «закрытых процессах», как об этом официально сообщалось в прессе. Однако нигде не говорилось ни единого слова ни о каких-либо предъявленных им обвинениях, ни о каких-либо судебных протоколах.

Можно говорить о четырех факторах, способствующих тому, что старые большевики были доведены до такого ужасного состояния и отчаяния, что поддались убеждениям, будто их долг как раз и заключается в том, чтобы дать эти ложные признания. Все эти факторы, по всей видимости, оказали влияние на арестованных, но на каждую жертву давили по-разному и в различной степени.

Первый по важности фактор – это машина ОГПУ, располагающая полным набором как физических, так и моральных пыток. Люди, находившиеся во власти этого учреждения, были деморализованы до такой степени, что просто не могли уже сопротивляться. Сталиным была одобрена так называемая «третья степень», созданная по образцу последних американских методик работы с массами; у нас она известна как «конвейерная система» допроса заключенных. Эта система предусматривала проведение жертвы через цепочку дознавателей и следователей – от грубых и неопытных новичков до искусных мастеров добывания признательных показаний.

Вторым элементом, играющим значительную роль в деле добывания признаний, служило сталинское секретное досье. В нем были собраны донесения его личной шпионской сети, касающиеся как общественной, так и частной жизни, как политических, так и обыденных дел всех крупных партийных фигур за многие годы. Это досье стало арсеналом компромата и порочащих фактов – правдивых и ложных, направленных против всех возможных противников сталинской власти.

Третьим элементом подготовки показательных процессов была подтасовка фактов. Агентов-провокаторов, которые якобы признались в участии в неких тайных организациях, помещали в тюремные камеры для исполнения грязной роли свидетелей. По сути эти люди являлись подсадными актерами. Они выступали как «свидетели обвинения» и «пособники» в делах против видных деятелей партии, указанных Сталиным. Они всячески убеждали жертв в том, что любая попытка защитить себя является безнадежной.

Четвертым, но не менее важным фактором в получении признательных показаний были сделки, заключавшиеся между Сталиным и некоторыми особо важными обвиняемыми, находящимися в тюрьме. Возможно, Западу покажется удивительным тот факт, что между генеральным прокурором и его жертвами могут заключаться такие бартерные сделки ценою в человеческую жизнь. Мы, люди ближнего большевистского круга, всегда воспринимали такие договоренности как нечто обычное. Жертва понимает, что семья, друзья и даже какие-то не очень заметные политические сторонники могут избежать страшного наказания, если она, сделав «признание», поможет выявить ключевых фигур и облегчит тем самым проведение общей чистки.

Прежде чем объяснять, что именно мы называли «конвейерной системой» в деле получения признательных показаний, мне хотелось бы сказать еще несколько слов о втором факторе, упомянутом выше, – о сталинском методе запугивания политических оппонентов и доведения их до отчаянного положения с помощью его личной высококлассной шпионской сети. Эта сеть пронизывала даже высшие круги ОГПУ и Генерального штаба Красной армии. Шпионы Сталина следили за каждым. Так, более чем за пять лет до начала арестов и казней высокопоставленных военачальников Красной армии и задолго до прихода к власти Гитлера один из сталинских «ребят» неожиданно появился в Наркомате обороны, чтобы возглавить Управление разведки. Его миссией стала прежде всего слежка за наркомом военных дел Ворошиловым – членом высшего совета политбюро. Сталинский ставленник копировал материалы для пополнения личного досье по заданию своего хозяина.

Агенты, работавшие на секретное досье Сталина, шпионили за бывшими лидерами оппозиции – будь те в тюрьме или пока еще на своем высоком посту. Они собирали «доказательства» на всякий случай. Огромная армия информаторов и доносчиков постоянно держала в поле зрения всю старую гвардию большевиков. Порой неосторожного замечания хватало для того, чтобы состряпать дело против того, кто его обронил. А иногда для подозрений и обвинений в нелояльности было достаточно просто неловко промолчать, например, в тот момент, когда все хвалили Сталина.

Губительные последствия этой слежки я осознал в связи с делом Алексея Рыкова – одной из важнейших фигур на третьем показательном процессе. Я его видел при таких обстоятельствах, которые не оставляли сомнений в трагической судьбе, ожидавшей его. В ноябре 1932 года я приехал на кавказский минеральный курорт в Кисловодск и остановился в санатории «Десятилетие Октября», где обычно отдыхают высшие партийные и государственные чиновники. Я встретил Рыкова именно там, в Кисловодске, где он жил в отдельном коттедже вместе с женой.

Преемник Ленина на посту председателя Совета народных комиссаров, Рыков являлся одним из основателей большевистской партии и так называемых «отцов» социалистической революции. Еще при Ленине и Троцком он возглавлял ВСНХ. Однако он был противником сталинской поспешной коллективизации, и потому его понизили в должности. Тем не менее, когда я познакомился с ним, он все еще оставался членом правительства и занимал пост наркома связи. Что еще важнее, он пока что официально числился в списке членов нашего высшего законодательного органа – ЦК большевистской партии.