— Ты сильно пожалеешь, если меня убьешь, — сказала она.

— Если надо будет, я это сделаю. И уж точно не дам тебе застрелить меня.

— Мария, ты сама загнала себя в угол. Тебе же никто не верит. И что люди подумают, если ты в меня выстрелишь? Тебя отправят за решетку, а Вольф и Мейрел останутся сиротами!

— Я не буду в тебя стрелять, я заставлю тебя вернуться домой и рассказать всю правду.

— Они все знают, что ты чокнутая. Виктор уже рассказал все полицейским. Что ты всегда была со сдвигом и совсем свихнулась после аборта. А теперь думаешь, что все против тебя, не можешь отличить правду от своих фантазий и придумала себе маньяка. Ты невменяемая!

Она поднялась на ноги и стала надвигаться на меня:

— Отдай мне его, Мария, пожалуйста. Или выбрось, далеко-далеко, брось в море. Ты ведь не хочешь меня убивать. Ну, милая, иди ко мне.

Я почувствовала сигарный запах. Он приблизился откуда-то сзади, кто-то схватил меня за руку и крепко обнял за талию. Анс вдруг заплакала и упала на колени.

— Все в порядке, дорогая, отдай пистолет. Давай же, хватит неприятностей.

Это был Виктор.

Виктор был не один. Неподалеку на дюне стоял Ван Дейк, а с ним еще четверо полицейских. По траве мелькали страшные тени мигалок двух полицейских машин и «скорой помощи».

Я не собиралась сопротивляться и сразу отдала ему пистолет, поняв, что все закончилось. С одной стороны, мне стало легче, что кто-то положил конец нашей затянувшейся схватке. Я никогда не смогла бы выстрелить в свою сестру, а она ни за что бы не сдалась.

Закутанная в колючее, пахнущее пылью одеяло, сжимая в одной ободранной руке стаканчик с обжигающим кофе, а в другой — крепчайшую сигарету «Кабальеро», я могла только плакать. Слезы согревали мои замерзшие щеки и падали на сигарету. И это была я. Обритая наголо, трясущаяся, всхлипывающая сумасшедшая с окровавленными руками. Лучше не придумаешь.

На меня с состраданием поглядывал медбрат, марокканский парень с покрытым оспинами лицом, и теплыми карими глазами с неестественно длинными густыми ресницами:

— Мефрау? Вы не могли бы пройти к «скорой помощи»? Мы хотим осмотреть ваши раны.

Он помог мне подняться, и мы поковыляли к желтой машине, медленно переставляя ноги. Я казалась себе восьмидесятилетней старухой.

— Дать вам обезболивающее?

Он посветил мне в глаза фонариком, проверил зрачки. Я покачала головой.

— Может, чего-нибудь успокаивающего?

— Нет. Я больше не хочу никаких таблеток.

— Это необязательно, я просто думаю, что вам сейчас ужасно больно…

— Я не буду ничего пить! И я не сумасшедшая. Я не буду сопротивляться, не переживайте, но глотать я ничего не стану.

— Хорошо, хорошо…

Он тихонько постукивал мне по лицу, проверяя, где больно. Как только он дотронулся до носа, я вся сжалась.

— Ох… Этого я и боялся. Нос скорей всего сломан. Вам нужно будет сейчас проехать в больницу. Но сначала я промою и перевяжу вам руки.

Он осторожно взял меня за руки, повернул их, осматривая и отряхивая песок.

— Только порезы. Ничего страшного, зашивать не придется.

Его вежливость меня удивила. Может, он жутко меня боялся или был специально обучен обращаться с психами.

В машину забралась женщина-полицейский, а за ней Виктор, который сам выглядел так, будто только что спасся от смерти. Растрепанные ветром волосы торчали во все стороны, из-за чего он сильно напоминал профессора из фильма «Назад в будущее». Женщина наклонилась ко мне и положила мне на плечо руку.

— Госпожа Фос, вы в состоянии сделать заявление?

Медбрат тут же возмутился:

— Я не думаю. У нее сломан нос, организм обезвожен и истощен. Будет лучше, если вы снимете все показания завтра в больнице…

— Хорошо. — Она снова выпрямилась, сложив руки на поясе. Я смотрела на ее ремень, на котором висели наручники и рация, откуда раздавались голоса и треск.

— Госпожа Фос, я навещу вас завтра, возможно, с моим коллегой Ван Дейком, с которым вы уже знакомы. Вашу сестру мы увозим. Вам не надо больше ее бояться.

Я подняла глаза на Виктора, потом снова перевела взгляд на нее. Я ничего не понимала. Это была очередная хитрость? Мое сердце колотилось так, будто в груди несся трамвай.

— А кто же с детьми? Они же не могут быть одни дома? Виктор? Ты же был с ними?

Он вдруг опустился возле меня на колени.

— Мария, с Мейрел и Вольфом сейчас их отец. Они в безопасности, в отеле в Бергене, они спят, с ними все хорошо. А я так виноват перед тобой. Мне ужасно жаль. Мне так жаль. Я совершил ужасную, чудовищную ошибку…

У него задрожала щека, а голос сорвался. Мне даже показалось, что он заплачет. Он нервно провел рукой по растрепанным волосам и похлопал меня по коленке. Медбрат бинтовал мое запястье.

— Я ничего не понимаю, Виктор. Что произошло? Как вы догадались, что мы здесь?

— Долго рассказывать. Но сегодня вечером полиция нашла тело Мартина, и при обыске они обнаружили комнату, где ты была заперта.

Меня словно пронзило током, когда я увидела, как они растерянно, еле переставляя ноги, вошли в комнату. Две наголо обритые головки, в глазах — страх. Мейрел и Вольф испугались моего вида — повязка на голове, лицо все в синяках. Вслед за ними шел Геерт с огромным букетом красных роз.

Вольф молча положил мне на кровать рисунок, потом потянул пальцы в рот. Он грыз ногти и едва смотрел на меня. Я погладила его по голове и прижала к груди:

— Мой милый Вольф, как я скучала по тебе.

— Я тоже, мама, — пролепетал он и вырвался из моих слишком крепких объятий.

Я протянула руки к Мейрел. Она нерешительно подошла ко мне, поцеловала в щеку и осторожно положила руки мне на плечи:

— Привет, мама…

Я прижала ее к себе, и меня охватила страшная тоска, когда я почувствовала, как о мою щеку потерлась ее колючая головка.

— Ах, мои дорогие, как я рада, что опять вас вижу…

— Смотри, мама, — сказал Вольф и пальцем покачал верхний зуб, который наконец начал шататься. Как это здорово, что они, застенчиво поласкавшись со мной полминуты, снова стали вести себя как ни в чем не бывало. Начали ссориться из-за того, кому сидеть со мной на кровати. Мейрел спросила, можно ли посмотреть телевизор, Вольф захотел рисовать.

— Ты, конечно, привезла нам какой-нибудь подарок, тебя ведь так долго не было? — спросил Вольф и тут же получил тумака от сестры.

— Веди себя нормально! Мама болеет, ты что, не видишь!