Сам не зная почему, он страшно обрадовался новой знакомой; ему хотелось петь, плясать, рассказать ей все о себе.

— А я так просто умираю, до чего спать хочется, — зевая, сказала Саулина.

— А знаешь, ты красивая, — заметил Икар. — Я так рад, что ты теперь с нами. Я тебя больше никуда не от-пущу.

Икар еще долго говорил, не замечая, что Саулина уже крепко спит.

Заплатив две серебряные монеты лодочнику Эмилио, который вез его, лекарь Анастазио Кальдерини выбрался на берег. Небо на востоке начало светлеть перед рассветом, река лениво катила свои воды между высокими берегами. Птицы защебетали и запорхали среди веток, возвещая пробуждение природы.

Дорога на Бергамо и Венецию вилась лентой, постепенно проступая из темноты. С восходом солнца из-за поворота покажется почтовый дилижанс, который за двадцать лир довезет его до Брешии. Для него наверняка найдется местечко. В конце концов, он врач, а врачей всегда принимают с распростертыми объятиями. Никто — по традиции или из страха — не откажет в услуге человеку, владеющему искусством врачевания: мало ли когда в нем возникнет нужда? Даже самые свирепые разбойники, ограбив его, ни за что не забрали бы сумки с инструментами и лекарствами. Поэтому Анастазио чувствовал себя спокойным. В двойном дне кожаного саквояжа он спрятал луидоры, полученные накануне вечером от синьоры Джорджианы Формиджине в обмен на табакерку, украденную у маленькой Саулины.

Покинув таверну «Медведь», Анастазио Кальдерини переселился в более респектабельное заведение, умылся, почистил перышки и как следует обдумал, что ему делать с табакеркой. Два дня он не выходил из своего убежища, напуганный слухами о волнениях и беспорядках, но потом решил действовать.

Надев свой лучший костюм, он вышел на улицу и, поминутно оглядываясь, добрался до номера 2841 по контраде Борромеи. Здесь проживал самый богатый человек во всей Ломбардии, Венето, Эмилии и Романье — Моисей Формиджине родом из Модены. Свое богатство он нажил зерновыми спекуляциями, ростовщичеством и скупкой долговых расписок, выдаваемых французским командованием в обмен на реквизированное сено и лошадей.

Кроме того, Моисей был самым толстым человеком в городе: в карете он ездил один, рядом с ним никто не мог поместиться. У него была красавица жена — легкомысленная, темпераментная, тщеславная, распутная мотовка, которая быстро пустила бы на ветер все состояние, накопленное мужем, если бы любящий супруг не ограничил ее ежемесячные траты определенной суммой.

Моисей Формиджине был всегда готов принять и выслушать того, кто предлагал ему выгодное дельце. Анастазио Кальдерини непременно обратился бы к нему, если бы не налетел на его жену. Эта славная женщина обожала роскошь и постоянно делала долги. Она ни за что не упустила бы случай приобрести табакерку, чтобы потом хвастать ею среди своих сиятельных знакомых.

Итак, колесо Фортуны вновь повернулось в сторону Анастазио Кальдерини. Он понял это, как только позвонил у дверей роскошного палаццо, сверкающего мириадами огней и наполненного веселым шумом торжественного приема. Слышался звон бокалов, раздавались взрывы хохота, лепет голосов, переплетающийся со звуками музыки. Мажордом тотчас же провел его в небольшой кабинет, где вскоре появилась синьора Формиджине.

Она впорхнула в кабинет, как бабочка, внеся с собой запах духов, пота и пудры. Веселая, разгоряченная, оживленная, легкомысленная, она чувствовала себя центром вселенной.

— Только ради вас, мой дорогой друг, — заговорила Джорджиана, протягивая ему руку для поцелуя, — я покинула своих гостей.

— Я вам бесконечно благодарен, — поклонился он.

— Полагаю, вас сюда привел профессиональный интерес, — поспешила добавить она, кокетливо обмахиваясь веером из слоновой кости.

— Нет, дело совсем в другом, синьора. Смею предложить вашему вниманию вещицу, достойную самой королевы.

— Ну давайте, только поскорее. Я не могу надолго оставлять своих друзей.

Она была признательна лекарю за то, что он когда-то избавил ее от болезненного абсцесса. Впрочем, благодарность ее была не настолько велика, чтобы отказаться от великолепного приема на срок, хоть на минуту превышающий тот, который она сочла необходимым.

Анастазио Кальдерини, тонкий знаток человеческой натуры, тотчас же извлек из кармана табакерку.

— Полагаю, вашему супругу понравилась бы вещь столь тонкой отделки и высокого качества.

Лекарь сразу заметил алчность во взгляде женщины. Изящная форма табакерки, изысканная композиция рисунка, редкая красота жемчужин привели ее в восторг. В отличие от своего супруга, который, окинув драгоценность бесстрастным взглядом, назвал бы свою цену, мадам Формиджине спросила:

— Сколько вы за нее хотите?

— Семьсот миланских лир, — ответил он и тут же испугался, что заломил чересчур высокую цену. Но что делать, такова была сумма, необходимая ему, чтобы выкупить дом, конфискованный в Модене.

Мадам Формиджине и бровью не повела.

— Ждите здесь, — велела она, — я схожу за деньгами.

Она заплатила луидорами не торгуясь. Анастазио, наслышанный об огромных долгах жены ростовщика, и не думал, что все будет так просто.

Спрятав золотые монеты в двойном дне саквояжа с инструментами, он вернулся в темные переулки Боттонуто. Только в этом богом проклятом месте можно было найти того, кто вывез бы его из города. Теперь на уме у него были только дом, огород, работа и спокойное ожидание старости.

Он прилег отдохнуть прямо на траве. Солнце взошло на небосклоне подобно огненному шару, вокруг посветлело, по голубому небу плыли белые, подсвеченные розовым облака. Его сердце наполнилось позабытым ощущением счастья. В его-то возрасте — чего еще требовать от жизни? Анастазио Кальдерини поклялся, что никогда больше не попадет в беду из-за какой-нибудь несовершеннолетней искусительницы. Он хотел быть здоровым и свободным. Если судьба по-прежнему будет к нему благосклонна, он сможет углубить свои знания о лекарственных травах, усовершенствует хирургическую технику и будет наслаждаться жизнью.

Он взглянул на часы: почти шесть утра, значит, дилижанс скоро будет. Поднявшись на ноги, Анастазио Кальдерини щитком приложил руку к глазам и увидел белеющую дорогу и переливающуюся в первых лучах солнца реку. Вглядевшись получше, он заметил скользящую по воде, несомую течением темную массу. Ее контуры были неясны, но по мере приближения стало видно, что это баржа, полная людей. С реки налетел порыв ветра, донесший до него стоны: на барже были раненые солдаты, отправленные странствовать по воле волн.

Анастазио Кальдерини узнал их по рваным мундирам: молодые французы, некоторые — почти мальчики. Они видели смерть в лицо, и их глаза были полны боли. Невозможно было определить, откуда они. Никто не мог уследить за перемещениями генерала Бонапарта и его армии: все думали, что он в Мантуе, а он появлялся в Бергамо, все верили, что он в Брешии, а он уже — в Венеции.