С тех пор как она покинула дом своей покровительницы, все у нее шло вкривь и вкось, но Саулина твердо верила, что стоит ей найти украденную табакерку, как все ее несчастья мигом закончатся. Талисман вновь вернет ей удачу.

— Синьор, — умоляюще окликнула она своего стража.

— Ну что еще? — проворчал он.

— Я не воровка и не лгунья.

— А что ж ты такое есть? — Он ни на минуту не ослаблял своей хватки и не останавливался.

— Я просто несчастная девочка, никто мне не верит.

— А я, стало быть, должен тебе верить? — спросил солдат, хотя его тронули ее всхлипывания и залитое слезами личико.

— Да, если у вас есть сердце.

— Если ты говоришь правду, пусть в этом разбирается комендант. Он отпустит тебя на свободу, если все в порядке.

Саулина вдруг рванулась с такой силой, что солдат вынужден был остановиться.

— Генерал Бонапарт накажет вас за это! — закричала она, давясь слезами.

Так бы и было, если бы только ей выпал шанс рассказать о своих злоключениях главнокомандующему французов.

— Что тебе нужно, — ничуть не смутившись, ответил солдат, — так это хорошая порка. Ты действительно редкая лгунья. Ты уже сама не отличаешь правду от своих фантазий. Ты мне в дочери годишься, и как раз поэтому говорю: если тебя хорошенько не наказать сейчас, то ты пойдешь по дурной дорожке.

Невольный стражник Саулины твердо верил, что в отношении непослушных и лживых детей необходима строгость. Так он поступал со своими родными детьми, а было их у него семеро, и избранная тактика его никогда не подводила. Он ослабил хватку и по-отечески погладил Саулину по голове.

Именно этот момент отеческого участия дал пленнице возможность сбежать. Саулина, ни минуты не раздумывая, рванулась вперед, словно заяц из раскрытого капкана. Она бежала как только она одна умела бегать: во всем селении Корте-Реджина не было никого, кто мог бы за ней угнаться.

— Вернись, — закричал ей вслед стражник. — Вернись назад! Я тебе ничего плохого не сделаю!

Но фигурка Саулины уже исчезла в глубине темной улицы.

Таможенник при желании мог бы обратиться за помощью к прохожим, хотя вряд ли кто-либо из миланцев в этот вечер согласился бы прийти на выручку к человеку в зеленом мундире городского ополчения. Но даже если бы он закричал «Держи вора!», в столь поздний час в этом не было бы никакого проку. Поэтому Саулина успела скрыться в кривом переулке, а таможенник, запыхавшись, прислонился к какой-то стене на площади Сан-Бабила, с набитым кошельком в руках.

Стражник улыбнулся. В конце концов он остался в барыше. Теперь он сможет вернуться к жене и детям с высоко поднятой головой. Он их всех приоденет, и деньги еще останутся. Но нет, это было бы нечестно. Он решительно направился к особняку коменданта, хотя велик был соблазн завернуть по пути в одну из попадавшихся на каждом шагу остерий: его долг — передать деньги дону Франческо Наве, и никому другому.

Он обратился к стражнику:

— Мне нужно поговорить с господином комендантом.

— Лучше не кричи об этом так громко, — посоветовал тот.

— А в чем дело?

— Дело в том, что гражданин Нава вместе с кучей других благородных ублюдков был арестован по приказу генерала Бонапарта.

— Арестован? За что? — спросил таможенник, не на шутку перепугавшись.

— За подстрекательство народа к бунту.

— Спасибо за новость, — сказал честный человек, смекнув, что теперь уж ему лучше не раскрывать свой секрет.

«Эти французские бродяги, — подумал он про себя, — еще хуже австрияков».

Он решил поглубже спрятать монеты, это было самое главное. А потом можно будет позволить себе хорошенько напиться. Назавтра он выспится хорошенько, посоветуется с женой и решит, что ему делать дальше.

Мимо проехали два фургона, запряженные волами. Это скоморохи, площадные акробаты, направлялись к Восточным воротам. На задке каждого фургона было подвешено по масляной лампе, наверно, хотели ночевать у самых ворот, чтобы с утра первыми выехать из города. Должно быть, перед ними лежал долгий путь.

В ночной темноте незадачливый таможенник так и не заметил пары насмешливых черных глаз, следивших за ним из фургона, и дерзко высунутого розового язычка.

* * *

Саулина, свернувшись внутри фургона, радовалась вновь обретенной свободе, хотя на сердце у нее лежал тяжелый камень: она была одна, все ее покинули. Ее покровительница позабыла о ней и куда-то уехала, возможно, вместе с генералом Бонапартом. Кстати, он тоже забыл о Саулине.

Кто-то легонько дернул ее за волосы: не для того чтобы сделать больно, а просто чтобы привлечь внимание.

— Чего ты здесь прячешься? — спросил мальчишеский голос.

— Я сбежала от одного стражника, — призналась Саулина.

— А что ты натворила?

— Ничего.

— Как тебя зовут? — продолжал мальчишеский голосок шепотом, чтобы не разбудить остальных обитателей фургона.

— Саулина, — ответила она так же тихо. — А ты кто?

— Я Икар. Меня так зовут.

— Что это за имя такое — Икар?

— А что это за имя такое — Саулина?

Девочка задумалась.

— Саулина — это женское имя.

— Зато Икар умел летать. А ты откуда?

— Я из Ломбардии. Из одного селения близ Милана.

— Да и я сам слышу, что ты из Ломбардии. А я родом из Сардинского королевства[12].

Фургон остановился, чья-то рука откинула тяжелую ткань, пропитанную воском, и внутрь проник лунный свет.

— Давайте, дети, вылезайте, — приказал добродушный женский голос. — Надо перевернуть солому.

Пол фургона был усыпан пахучей свежей соломой. Ее часто меняли. Саулина, спрятавшись в самом дальнем и темном углу, насчитала десять человек: целую семью.

Из другого фургона тоже вышли люди, кто-то принялся разводить костер всего в сотне шагов от Восточных ворот. Пожилая женщина села на траву у костра и поставила себе на колени большущую круглую деревянную доску, на которой была разложена нарезанная крупными кусками полента. Женщина сгребла жар, поставила прямо на горящие угли железную решетку и разложила поленту. Когда она как следует поджарилась, женщина принялась выкликать имена. Каждый, кого она называла, подходил, держа в руке деревянную спицу, и старуха ловко накалывала на них по куску обжаренной поленты.

Саулина была голодна, от запаха еды у нее потекли слюнки. Но она не двигалась с места, боялась, что ее обнаружат до того, как фургоны выедут из города. Потом все, конечно, как-нибудь устроится. Вдруг бродячие скоморохи поедут в сторону Корте-Реджины? Восточные ворота открывались как раз в том направлении.