Многоликому, рана неглубокая. Длинный порез, и только, зашить – и останется очередной некрасивый рубец…

Саадар сидел спокойно, не морщился, не дергался, как непременно сделал бы Арон, просто наблюдал за ее движениями. За тем, как она зашивает края раны и накладывает оставшуюся целебную мазь.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил вдруг.

Тильда пожала плечами:

– У меня сын.

– Сомневаюсь, что твой сын когда-нибудь дрался на ножах.

Арон что-то пробубнил рядом. Ничего, пусть смотрит, что случается с теми, кто не бережет себя!

– Отец хотел, чтобы мы знали все, что пригодится нам в жизни. – Тильда вздохнула. – Поэтому нас учили даже навигации. Правда, я совершенно ничего не помню, как и из философов эпохи императора Тайо не процитирую ни строчки. Зато мне пригодилось умение шить.

– Драться тебя тоже учили? – улыбнулся Саадар.

– Немного, – серьезно ответила Тильда. – Стрелять из пистолета.

– Оно и видно, рука у тебя тяжелая! Когда бьешь. А когда лечишь – что перо. Я не заслуживаю твоей доброты, моя госпожа, – сказал Саадар, когда Тильда закончила промывать рану и накладывать повязку. Искривленная улыбка лишь делала его лицо более свирепым.

– Раз так, то рубашку выстираешь сам.

Саадар только кивнул – как будто радостно.

– Пойду умоюсь! Не стану смущать тебя своим видом, – засмеялся он.

– Я художник, – напомнила ему Тильда и сама рассмеялась вдруг.

Эти его слова напомнили ей Адриана, сына Урсулы: как он стоит у рабочего стола, обнаженный по пояс, мнет глину и злится. А она – юная девушка, смотрит на него с порога удивленно. И шутит от неловкости: разве художника должна смущать обнаженная натура?..

Она смотрела из окна, как Саадар обтирается водой из бочки во дворе – на холоде, в одних штанах, движения аккуратны – старается не намочить повязку. Потом приносит воду в тазу и стирает свою рубаху – тщательно, со знанием дела. Тильда уже не злилась на него. И неожиданно для себя залюбовалась тем, как умело он все делает, как спорится в его руках даже такое совершенно не мужское занятие, как стирка.

Впервые за долгое время ей захотелось рисовать до зуда в кончиках пальцев.

Саадар вернулся мокрый и довольный, как пес. Запасная рубаха, извлеченная из мешка, была совсем старой, чиненой-перечиненой, словно из одних заплаток скроенной, непонятного вылинявшего цвета. После рубашки он извлек небольшой плотно завязанный мешочек и положил перед Тильдой на стол. Сел напротив.

В мешочке оказалась горсть изюма – редкое угощение!

Было видно, что Саадара мучает вопрос, но спросить он как будто боялся. Тогда Тильда ответила на этот невысказанный вопрос сама:

– Я продала волосы.

– Вот как.

– Не так уж это важно. – Тильда пожала плечами. – Я весь день пыталась найти хоть что-то, хоть какую-то работу… Но все говорили: «У нас ничего». А потом мне попалась на глаза эта лавка. Там делают парики.

…В тот же день она потратила последние медяки на купальни. Отмыла волосы до безупречной чистоты, расчесала, на всякий случай промыла специальным настоем от паразитов и шалфеем. И когда в лавке, где делали парики, расплела косу, волосы легли на спину блестящей черной волной до бедер.

Маленький человечек – хозяин – поцокал языком и вздохнул, но не спросил ни о чем. «Много седины, – сказал он. – Иначе я бы дал вам, госпожа, лучшую цену».

Тильда вынула деньги, которые достались ей от хозяина лавки. С Саадаровым выигрышем им хватало на три места на корабле.

– Ты знаешь, я твой гребень проиграл… Нашел в кармане… И мне нечего было поставить… – виновато начал Саадар. В его голосе – неподдельное сожаление.

Гребень она вырезала сама. Цветы магнолий и листья винограда переплетались между собой, и Тильде нравилось его носить, закалывая прическу.

Жалеть ли о том?..

– Теперь-то мне гребень не нужен. – Она провела рукой по непривычно коротким волосам. Голова казалась слишком легкой. – Все равно бы продала. Так что не стоит так…

Пока она говорила, Саадар опустил голову на скрещенные руки и задремал.

Тильда осторожно дотронулась до его плеча, ощутила пальцами уютное, спокойное тепло. Руку на плече она задержала на несколько мгновений дольше, чем следовало.

19

Тильда стояла, опершись на фальшборт, и смотрела в бесконечную морскую даль, серо-стальную до самого горизонта. За спиной остался Гритт: превратился в полупрозрачную синюю полоску – и пропал. За спиной осталась провинция Оррими, и вся Республика с ее храмами, канцеляриями, гостиницами, мощеными дорогами, садами и возделанными полями.

А в душе натянулась – и лопнула тугая бечева. С болью лопнула, щемящей и острой. Тильда закусила губу, зажала ладонью рот: нельзя кричать, нельзя плакать! Вот встает рассвет, и верхушки туч золотятся, и море играет золотыми искрами… А прошлое – там, за спиной.

Тяжелая рука легла на плечо, но Тильда не вздрогнула и не обернулась. И даже рада была, что Саадар подошел, и встал рядом, и молча смотрел вместе с ней в далекий горизонт.

Соленые брызги и пена летели в лицо, но ветер тут же осушал их. Прикрыв глаза, Тильда слушала судно: как хлопают вверху паруса, как скрипит рангоут, как стучат по шканцам башмаки матросов и как перекликаются с высоты, как будто на незнакомом наречии, чужие грубые голоса.

Потом она взглянула на Саадара, на его профиль рядом – широкий нос и тяжелый заросший подбородок, шрамы на всю щеку. Его обычно добродушное лицо сейчас казалось серым от усталости.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

Саадар пожал плечами:

– Бывало и получше.

Тильда вздохнула.

Старый галеон вторил ей жалобным скрипом, сетуя на свою судьбу скромного работяги.

Он походил на величественный некогда особняк, верой и правдой служивший многим поколениям, а потом превращенный в обыкновенную торговую контору или и вовсе в склад, где никому нет дела ни до наборного паркета, ни до лепных украшений, ни до витражей в окнах.

– Че встала, жопу отклячила? Дай людям пройтить! Набралось вас тут! – чей-то грубый окрик отвлек от мыслей, хлыстом рассек воздух. А потом кто-то схватил ее пониже спины.

От неожиданности Тильда охнула, резко обернулась и оказалась лицом к лицу с низким рыжим матросом, похабно ухмылявшимся ей. Она увидела краем глаза, как дернулся Саадар, но успела сделать предупреждающий жест: остановись.

– Проходи, – ответила матросу спокойно. – В следующий раз будет достаточно попросить.

Ветер подхватил слово и швырнул его в рыжего, как ошметок морской пены.

Матрос явно ожидал, что она будет визжать или браниться, или испуганно вожмется в фальшборт, оттого и замер напротив, смотрел непонимающе и злобно.

Тильда прищурилась, глядя прямо в выпуклые светлые глаза.

– Ну ты и сука, – выплюнул рыжий.

– Сочту за комплимент.

С ответом он не нашелся. Только зыркнул недобро, отчего Тильду пробил озноб – таким взглядом смотрел Гарольд – повернулся и пошел прочь. От него разило дешевым пойлом и застарелой, слежавшейся ненавистью.

– Глупая ты, – сказал глухо за спиной Саадар. – Не каждого можно взглядом да словом остановить. Некоторые понимают только кулак.

– Твой, может, и понимают, – ответила, обернувшись, Тильда. В словах прозвучал вызов. – А у меня нет кулаков.

– У меня зато имеются, – буркнул Саадар как-то обиженно. – Когда из Дарреи бежали, ты моих кулаков не гнушалась, поди.

– Я просила за сына. Не за себя! – резко ответила Тильда.

– Твой сын за себя постоит сам!

Тильда промолчала. Отвернулась снова к морю. Когда-то она могла часами стоять на берегу, душой, мыслями сливаясь с безбрежной синевой воды и неба. Но сейчас море было осенним, неспокойным, грозящим штормами.

Что там, за чертой, разделяющей горизонт?..

Но Саадар не уходил – стоял рядом, напряженный, будто готовился что-то сказать.

Мимо сновали матросы, и судно – суетливое большое торговое судно – жило своей жизнью. Чужой жизнью, которой рад лишь Арон, с восторгом наблюдавший за тем, что делают моряки.

– Я солдат. Я привык защищать Республику. Какая же в том моя вина, что Республике я больше не нужен?.. – сказал вдруг горько Саадар. – А ведь ради нее столько всего…

Тильда кивнула – ему не надо было рассказывать о том, что творилось в Рутене – об этом знали от беженцев оттуда.

– А семье своей?.. – осторожно спросила Тильда. Саадар почти никогда не говорил с ней о родных, да и редко рассказывал о себе.

– И семье не нужен.

Комок воздуха застрял в груди на вдохе, и Тильда замерла. Потом выдохнула:

– Ты… поэтому в армию ушел?

– И поэтому. А еще меня женить хотели на девчонке. Мне было четырнадцать. А я испугался, знаешь? Подумал – вот женят, и буду я до скончания дней таскаться по степи за лошадями, да ставить юрты, да детей плодить. Тогда-то мне другого хотелось. А получилось вона как. Ни дома, ни семьи.

– А я рада… Тому, что получилось именно так, – чуть улыбнулась Тильда. И хотя будущее представлялось ей не надежнее страшной морской бездны под ногами, она все же сказала: – В моем доме для тебя двери всегда будут открытыми.

* * *

В общей каюте было тесно, сыро и душно. Фонарь, подвешенный к крюку на потолке, раскачивался взад-вперед, освещал лица людей, захваченных рассказами о далеких неведомых землях.

– Грят знаете что? Что в Хардии золота – во! Что бычья башка, такой слиток можно найти! – говорил плешивый мужичок, которого, кажется, звали Кеннит. Глаза его блестели задорно и хитро.

– Врут, как пить дать,