Тильда резко обернулась: перед ней стоял старик с бельмами на глазах. Он смотрел на нее так, будто видел. Его узкое лицо, иссушенное старостью, несло печать какого-то тайного знания. Тильда хотела ответить, но слова вдруг стали пустыми и никчемными, ненужными. Слепой взгляд был направлен в душу, в самую глубь.

– Держи.

Что-то маленькое, круглое и нагретое теплом руки легло в ладонь.

Монетка. Медяк.

– Это на счастье! – Старик улыбнулся беззубым ртом – и пропал в толпе. Как не было его.

Тильда едва добрела до низкой, полуобвалившейся каменной оградки. Голова шла кругом от всего случившегося, от странных, необъяснимых встреч, и жгучий стыд поднимался в груди – неужели она действительно выглядит бродяжкой, просящей подаяние? Но старик-то был слеп…

Внутренности выкручивало. Она все еще зажимала монетку в руке, и ребро больно впивалось в ладонь.

– Тильда!..

Дзинь! Монетка выпала и покатилась, подскакивая и звеня, по камням.

– Как я испугался! Я думал, ты потерялась! Как увидел, что тебя нет – сразу сюда! Боялся…

Тильда подняла голову, и волна облегчения, благодарности – теплая, радостная – разлилась в груди. Это были Саадар и Арон.

Все хорошо.

А потом Саадар вдруг обнял ее. Смотрел прямо в глаза, будто… Всего лишь миг – а чувство такое, будто это отец, его руки, и взгляд, и улыбка – совершенно отцовская. Ни испугаться, ни изумиться этому она не успела – Саадар отпустил ее и улыбнулся смущенно.

– Прости!

Тильда пожала плечами. Ничего не сказала – не знала, что говорить. Не хотела ничего говорить.

– Я тут поболтал с одним капитаном… Он готов отвезти нас в Хардию за пятнадцать монет серебром. На каждого. И это самая низкая цена – я узнавал. «Синяя чайка» отправится через… шесть дней.

– Можно начинать просить подаяние, – горько усмехнулась Тильда. Она наклонилась поднять оброненную монетку.

– Нет. – Саадар присел на корточки рядом с ней, так, что их лица оказались друг напротив друга. – Не говори так. Даже в шутку, слышишь?

Сгусток тепла в груди стал чуть горячее, разгоняя серость, царящую вокруг. Будто не было голода и усталости, горя и темноты.

15

Скособоченный домишко, куда привел их Саадар, едва не падал, подпертый не самыми надежными на вид балками. Со всех сторон его стискивали такие же дома в мрачном позднеимперском вкусе, обветшалые и готовые вот-вот рухнуть под весом копошащихся внутри людей.

Дверь гостевого дома, к удивлению, оказалась заперта. Саадар ударил пару раз погромче по хлипкому облезлому дереву – в доме никто не отзывался. Тогда он постучал кулаком, так что дверь затряслась.

– Иду-иду, окаянные, нет на вас Безликого! – послышался старческий дребезжащий голос и шаркающие шаги. – Чаво явились? – На пороге возникла согнутая едва ли не пополам старуха, опирающаяся на клюку. В руке она держала свечу. Лицо ее, похожее на сморщенное печеное яблоко, выражало крайнее недовольство, один-единственный зуб во рту выдавался вперед, как у крысы.

– Комнат не имам. Пшли, пшли отседова, кыш… – замахала она рукой.

– Что, зенки подводят? – Саадар показал ей медяк. Старуха похлопала на монету глазами, покачала головой: мало.

Сторговались на пяти медяках, и старуха посторонилась, пропуская их внутрь.

По крутой узкой лестнице, провонявшей кислой капустой и кошками, они поднялись на второй этаж, в общую комнату.

Тильду замутило от тошнотворной вони, от липких на ощупь стен, заляпанных чем-то жирным. Это место было ничем не лучше подземелий Дарреи и отстойной ямой смердело точно так же. Под пальцами кишели тараканы, срывались откуда-то сверху и падали чуть ли не на голову.

В душной общей комнате все уже спали – или делали вид. Кто-то резко всхрапнул, кто-то ругнулся – и все затихло. Старуха молча кивнула на тюфяк у окна и убралась восвояси, унося с собой свечу – то ли боялась пожара, то ли просто была слишком жадной.

– Простите, что так… – шепнул в темноте Саадар. – Больше ничего за наши деньги…

– Здесь хотя бы есть крыша, – ответила Тильда, хотя сомневалась, что эта крыша не протекает.

Она со вздохом села на тюфяк, подобрав ноги, Саадар и Арон опустились рядом, и некоторое время все молчали. Потом Саадар завозился и достал что-то из мешка – оказалось, хлеб и луковицу.

Скудный ужин тоже был молчаливым и нерадостным.

– Не ходите никуда завтра, – начал Саадар после того, как с хлебом было покончено. – Я сам. Побудьте тут, отдохните, а?

Явная забота в его голосе раньше разозлила бы Тильду, но сегодня она уже слишком устала, чтобы придумывать резкий или колкий ответ.

– Я не умею отдыхать, – просто сказала она. – Никогда не умела.

Арон прыснул со смеху.

– Я знаю, – серьезно ответил Саадар. – Но тебе и сыну нужен отдых. Ты себя-то видела? В могилу краше кладут.

– Переписчиком я смогу получить гораздо больше тебя!.. – возразила Тильда.

– Больше. Только ты на ногах совсем не держишься, госпожа Элберт. Много перепишешь бумажек?

Тильда промолчала.

Ночь была полна шорохов и шепотов, скрипов, тяжелого сонного дыхания моря и свиста сквозняка в щелях между неплотно пригнанными досками стен. Город тревожно засыпал, но казалось, что любое неосторожное движение может разбудить что-то подспудное, темное, что прячется по подворотням. Шум пьяной гульбы внизу становился все тише, пока не превратился во что-то, похожее на шелест волн о песок.

Сырая холодная ночь бродила снаружи, слепо шарила по мокрым черным стенам щупальцами тумана.

Огня, чтобы согреться, не было.

– Давайте-ка ложиться, с утра голова свежее будет, – проговорил из темноты Саадар. Заворочался, усаживаясь поудобнее, так, чтобы занимать собой поменьше места.

– Ляг рядом, – Тильда сказала это раньше, чем в голову ударила мысль, что это безумство – говорить такое мужчине. – Так будет теплее.

– Пожалуй, – тихо ответил Саадар. Его голос как будто изменился, стал немного ниже, чем обычно.

Они положили между собой Арона, накрылись старым одеялом и Тильдиным платком, и Арон быстро заснул. Саадар тоже дышал ровно и глубоко и лежал как камень, но чутье подсказывало Тильде, что он не спит. От этой мысли бросило в жар. А потом она неожиданно для себя тихо рассмеялась.

Саадар чуть шевельнулся, поднял голову.

– Я впервые в постели с мужчиной. – Нелепость положения веселила ее все больше. И ответила шепотом – чтобы не разбудить сына – на невысказанный вопрос: – С Гарольдом мы никогда не спали в одной кровати. Он делал свое дело… и уходил. Или я убегала.

Саадар издал какой-то странный, похожий на злобное рычание, звук.

Но Тильда уже стала отогреваться и, обняв сына, уснула. А на грани сознания скользнула мысль… нет, воспоминание: как она ребенком пряталась в постели родителей, чтобы напугать их из темноты, а потом засыпала в кольце матушкиных рук, и никто ее не прогонял. И там же, на границе яви и сна, ей почудилось, что кто-то обнял ее, но она уже нырнула в светлое и теплое море и поплыла, распугивая стайки серебристых рыбок между величественными руинами какого-то древнего города.

Сон был темным и мутным, липким, как рыжая осенняя грязь. Саадар бежал, но не мог догнать кого-то очень важного, очень нужного, не мог ухватить край одежды, который все не давался в руки. Он увязал в сером песке, зыбучем песке пустыни Каш Имхар, а впереди мелькала чья-то темная высокая фигура, но песок уже забивал рот и уши, залеплял глаза…

– Остановись! Подожди! – срывал он голос.

Край синей одежды ускользал.

– Вернись!

Все крутилось и смазывалось, и так страшно было не успеть, не догнать!

Человек, скользивший впереди, вдруг остановился, медленно обернулся…

Безликий. Фигура и платье женские, но вместо лица – черный провал, воронка, живая, шевелящаяся тьма.

Саадар рванулся вперед – и сел, ошалело глядя в пространство. Опять эти поганые сны! Он хватал ртом спертый и душный воздух, который вонял свечным салом, грязной соломой, кошками, мочой и потом – хуже, чем в казарме.

Сердце колотилось так, будто он многие мили бежал с тяжеленной поклажей и без отдыха. Едкий пот заливал глаза, затылок неприятно взмок.

Густую темноту вокруг уже развела мутноватая водица утра – из щелей между ставнями сочился по капле слабенький свет.

Все вокруг еще спали – кто на лавках, кто вповалку прямо на полу. Кто-то чихал, кто-то кашлял и ворочался во сне, кто-то с надрывом храпел. Саадар спохватился: не умыкнули пожитки? Он, конечно, на мешок лег для верности, но воровское племя знал хорошо. Мешок за ночь никому не приглянулся, и Саадар немного успокоился.

Тильда спала рядом. У него аж сердце защемило от того, как она съежилась во сне, подтянув колени к подбородку, одной рукой обнимая сына. Будить ее, тревожить сон не хотелось.

Саадар смотрел на руки Тильды, на потрепанную одежду, на драный соломенный тюфяк… Она ведь и слова ни разу не сказала, ни разу не пожаловалась. Только Саадар понимал, что привыкла-то она к другому, к тому, чего он и не знал никогда – или забыл уже в бродячей неустроенной жизни: к чистой одежде, горячей еде, мягкой постели, огню очага по вечерам, купальням. К дому, где все разумно и ладно.

Так хотелось обнять ее… прижать