— Так это хороший Олаф из «Южного парка» или плохой Олаф, как в старом «Звездном пути»? — спросила я.

Он улыбнулся, действительно улыбнулся, хотя темные-темные глаза почти не изменились. Впрочем, они вообще черные, так что заблестеть им трудно. Подстриженная растительность удачно обрамляла губы — это напомнило мне одного из наших вампиров, Реквиема, который теперь второй вампир Филадельфии после мастера — точнее, мастерши — города, а заодно этой мастерши главный любовник.

— Тебе нравится?

То, что он интересуется моим мнением, мнением женщины, — это был явный прогресс. Таких женоненавистников, каким он был несколько лет назад, я в жизни не видела. А видела я их много. Это был прогресс, и потому я ответила так, будто он не пугал меня.

— Да, нравится.

И действительно мне нравилось. Это добавляло странно голому лицу некоторую определенность. Почти все мужчины моей жизни были как Бернардо — с волосами до плеч или длиннее.

Олаф двинулся ко мне, не переставая улыбаться. Двигался он, как все делал, — с грациозной небрежностью. Странно было видеть грациозность у такого огромного мужчины. Если бы я не боялась быть неправильно понятой, спросила бы, не занимался ли он танцами. Но вряд ли это укладывается в его идеал настоящего мужчины.

На полпути ко мне он остановился. Я не совсем понимала, что происходит, пока Эдуард не тронул меня за руку. Я посмотрела на него, он глянул на меня со значением. А, вспомнила. Для Олафа было бы слабостью пройти весь путь ко мне. То, что он хотя бы на половине меня встречал, было колоссальным прогрессом.

Я пошла к нему. Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов: когда я подойду, что мне делать?

Я протянула руку, хотя в прошлый раз, когда я это сделала, он сгреб мою руку обеими своими и напомнил мне наш единственный поцелуй — над телом, которое он только что вскрыл. Это был плохой вампир, и нам надо было вынуть ему сердце и отрезать голову, но Олаф вел себя так, будто для нас обоих кровь — афродизиак.

Рукопожатие — самое нейтральное, что я могла предложить.

Олаф обхватил мою руку своей большой ладонью, притянул меня в этакое объятие двух нормальных мужиков. Ну, когда рукопожатие превращается в объятие — одна рука на плече партнера. Но это было неожиданно. Я сделала то же самое, но… лучше бы получилось, когда бы не два фута разницы в росте. Он имел в виду привлечь меня к своему плечу, а получилось, что я ткнулась головой ему в туловище ниже грудной клетки. Ну и здоровый же парень.

У меня достаточно друзей-мужчин, так что я машинально обняла его за талию — мышечная память. Он меня обнял своей ручищей, и объятие, которое должно было быть быстрым и мужественным («мы не геи») превратилось во что-то более серьезное. Рука вокруг меня напряглась, прижимая меня к телу. Моя правая рука была у него в ладони, его другая рука обнимала меня за спину, а левой рукой я обхватывала его неожиданно тонкую талию.

В тот момент, когда его рука стала жестче, я вся напряглась, перебирая варианты. Если я шевельну левой рукой, он почувствует, поэтому о попытке достать оружие будет знать раньше, чем она начнется.

Он прижимал меня к себе, я напружинилась, сердце стучало, пульс колотился в горле, я ждала какой-то жути, и тут я поняла, что он меня обнимает. Просто обнимает. Из всех возможных действий Олафа это было самым для меня неожиданным. Отпустив мою правую руку, он просто меня обнимал, крепко. Настолько неожиданным это было, что я растерялась, но правая рука оказалась между нами, и я сделала две вещи для сохранения душевного комфорта: держала между нами дистанцию, чтобы мы не прижимались друг к другу, и я в любой момент могла коснуться рукояти смит-вессона в наплечной кобуре. Мне показалось, что его руки сжимают меня слишком крепко — показывая, как он чудовищно силен. Не так, как оборотень, но для того, чтобы сделать больно, не надо способности поднять грузовик. В его хватке было достаточно силы, чтобы сделать мне больно. Вряд ли намеренно — скорее всего он просто не привык обниматься.

Я решила сместить равновесие в сторону осторожности. Прижалась к нему левой рукой и телом, чуть изогнувшись, как свойственно девушкам и мужчинам поменьше. Я надеялась, что это отвлечет его от факта, что одновременно я правой рукой вытаскиваю из кобуры пистолет.

— Ты достала пистолет, — сказал он низким голосом, соответствующим огромному телу.

Я постаралась не напрягать мышцы, приставила пистолет ему к боку:

— Да.

Он склонился надо мной и поцеловал в макушку. И опять же так неожиданно, что я не знала, как мне быть. То есть не могла же я в него стрелять за поцелуй в макушку и дружеское объятие — это был бы истерический поступок. Но этот новый Олаф с его нежностью адски меня озадачил.

— Многих женщин держал я в объятиях, но ты первая, кто смог вытащить оружие.

Несколько неудобно было говорить ему в живот, но пистолет, уткнутый ему в бок, придавал уверенности.

— Они не понимали, кто ты.

— Под конец они понимали, Анита.

Его подбородок лежал у меня на волосах.

— Но тогда уже было поздно, — ответила я, и мне не показалось глупым сильнее нажать стволом на твердые мышцы бока. Так надежнее.

У меня за спиной Эдуард сказал:

— Она тебя убьет, если ты дашь ей повод.

Олаф чуть отодвинулся, чтобы лучше его видеть, но продолжал меня обнимать.

— Я знаю, что она выстрелит, если сочтет нужным.

— Так отпусти ее.

— Именно возможная опасность тянет к ней нас обоих — каждого по-своему.

— Мы с тобой о ней думаем по-разному, — ответил Эдуард, и голос его стал холоднее.

Я знала этот голос. Сдвинулся в сторону того, которым он говорит, когда убивает.

Я хотела сказать Олафу, чтобы отпустил меня, но увидела, что он двигается. У него не было быстроты оборотня, но близко к тому. Я думала, что у меня хватит скорости отодвинуться так, чтобы он не попытался выбить у меня оружие, но а вдруг как не хватит? Тогда мне придется стрелять, чтобы сохранить оружие в руках и не подпустить к себе Олафа.

Эти мысли казались глупыми, когда он просто нормально меня обнимает — ну, настолько нормально, насколько я у него вообще видела в отношении меня.

— Олаф, я отойду на шаг, — сказала я и стала высвобождаться из объятий, хотя продолжала упирать ствол ему в бок. — В последнюю очередь я отодвину пистолет.

Я думала, что он будет сопротивляться, но он не стал. С той минуты, как я вошла в комнату, он не сделал ничего такого, чего я от него ожидала.

Потом точкой соприкосновения с ним остался только пистолет. Я не смотрела в середину его тела, как учат в боксе, я смотрела скорее чуть в сторону. Как в лесу, когда высматриваешь движение в листве: больше увидишь, если не смотреть.

Ствол отодвинулся от его тела, но все еще смотрел в середину. Движение Олафа я ощутила чуть ли не раньше, чем он его начал. Что именно шевельнулось, я не могла бы сразу сказать, но что он сделает сейчас, я знала. Он хотел меня обезоружить, и будь я по-человечески медлительна, у него бы получилось. Хватило бы и скорости, и навыка.