Дверь открылась, я положила палец на спусковой крючок. Показался первый мужчина, я пропустила его. Следом вышел пожилой, он вел за руку Соню. При виде дочери у меня перехватило дыхание, но я сосредоточилась и сделала глубокий вдох. В тот момент, когда за третьим мужчиной закрылась дверь подъезда, я выстрелила точно в область сердца тому, кто держал Соню. Он запнулся, выпустил руку девочки и рухнул на колени. К нему кинулся тот, что шел сзади, и в это время Никита, выскочив из-за перегородки, схватил в охапку Соню. Я выстрелила еще раз, в ногу тому, что шел к машинам, убивать не хотела, только обездвижить, но он достал пистолет, пришлось стрелять второй раз, уже в голову. Третий упал за труп пожилого, но я достала его и там. Никита с Соней, которую он прижал к себе лицом так, чтобы она ничего не увидела, бегом скрылся в соседнем дворе, где была припаркована машина. Я наскоро разобрала винтовку, покидала части в чехол, сгребла термоодеяло и брезент, сунула в карман куртки термос, собрала гильзы и, стараясь не бежать, направилась вниз. Подъезды в этом доме выходили на противоположную сторону, не во двор, где лежали три трупа, это было мне на руку. Дойдя до своей машины, я сунула в открытый Никитой багажник чехол с винтовкой и остальные вещи, села в машину и схватила в охапку Соню:

– Девочка… девочка моя… нашлась…

Соня заплакала. Похоже, она не испугалась того, что произошло только что, просто не успела понять – Никита сделал все быстро. Но она не видела меня пять дней, соскучилась, испугалась наказания – да мало ли… Я оторвалась от дочери и шепотом сказала Никите:

– Звони Акеле, разворачивай его домой, пусть тут не светится. И сами поехали, пока не началось.

Никита сел за руль, выехал из двора и сразу набрал Сашке:

– Александр Михайлович, это Никита. Разворачивайтесь домой, Александра Ефимовна сказала. Соня с нами, все в порядке. Мы тоже едем.

Мне стало чуть легче, я сняла черную шапочку, перчатки, размотала шарф и принялась рассматривать дочь, ощупывать, гладить по волосам. Она все плакала, захлебываясь слезами, пыталась что-то сказать, но не могла, икала.

– Ну, успокойся, малыш, не надо, – просила я, вытирая слезы. – Сейчас приедем домой, там дед, там Галя… там к тебе еще одна бабушка приехала, ты ее не знаешь пока… и папа едет уже. Все будет хорошо.

Дома нас ждали. Акела успел вернуться раньше, стоял прямо в открытых воротах, не обращая внимания на падающий снег. Когда мы подъехали, он в два прыжка оказался у задней двери, рванул ее и выхватил у меня Соню, прижал к себе. Мы с Никитой вышли, я закурила, чувствуя, как у меня трясутся руки. Мне сейчас предстоят два весьма непростых разговора, я же не скрою от отца и мужа три трупа, я просто обязана им об этом сказать. И потом – Соня. Я еще не решила, как поступить, но то, что разговор о походах с чужими людьми обязательно нужен, не подлежало сомнению. Вот только когда – сегодня? Завтра? Через пару дней?

– Трясет? – Никита кивнул на мою руку с сигаретой, которая дрожала так, что даже приглядываться было не нужно.

– Трясет. Отходняк просто, при Соньке не могла, – процедила я сквозь плотно сжатые зубы.

Внезапно меня совершенно покинули силы, нервное напряжение этих дней пропало, и я, державшаяся все время на каких-то морально-волевых силах, рухнула на снег.

Очнулась в комнате на кровати и не сразу поняла, какое сейчас время суток. С трудом повернув голову, увидела на тумбочке чашку с бульоном и тремя большими, просто гигантскими фрикадельками из белого мяса, сверху присыпанными щедрой порцией зелени. «Тетка», – подумала я, потянув носом и поймав отличный аромат свежей еды. С трудом сев, я схватилась за голову и почувствовала, что болит правая рука на локтевом сгибе, перевела туда взгляд и обнаружила приклеенный лейкопластырь.

– Ого, – пробормотала я, рассматривая повязку, – это кто меня лечил, интересно? И от чего?

Вошла Галя, увидела, что я не сплю, радостно улыбнулась и села на край кровати, обняла меня пахнущими свежей выпечкой руками:

– Санюшка! Проснулась, моя хорошая? Какая ты у нас героиня получилась, это же надо!

– Погоди, Галя… сейчас день? – Я слегка отстранилась и вопросительно посмотрела на домработницу.

Она привычно затеребила край передника:

– День-то день, да только уже следующий. Сутки ты проспала, Александр-то Михайлович не разрешил будить. Как только доктор уехал, так он дверь закрыл и Соне наказал не заходить. И сам ночевал у нее в детской, чтобы тебя не тревожить. Никите три выходных дали, в город он уехал, – частила Галя, выкладывая новости. – А сегодня Сара Иосифовна бульон тебе сварила, фрикадельки вон… Ефим Иосифович, как ты и говорила, вчера сильно с печенью маялся.

– Типа – сегодня моя очередь?

– Нет, она тебе из крылышек варила, там жира нет, – улыбнулась Галя. – Поела бы, а? Сутки голодная.

Галя поставила поднос с чашкой мне на колени, дала в руки ложку, как маленькой. Бульон оказался вкусным и на самом деле не жирным, я управилась с ним быстро и спросила:

– А ты что-то пекла? Пахнет плюшками.

– С творогом и с брусникой сделала, как ты любишь.

– А Сонька где?

– С утра Александр Михайлович с собой в клуб увез.

– А школа?

– Сказал – пока нет.

Меня интересовал еще один вопрос:

– Галечка, а ты не слышала случайно… он с Соней ни о чем не говорил?

– Да как не говорил?! – всплеснула руками Галя и придвинулась ближе, убрав поднос на тумбочку. – В кабинет с ней зашел, усадил напротив – и давай… Ты, говорит, выросла безответственная и безжалостная. Мама заболела из-за твоих фокусов. Ой, Санюшка, она ж так кричала, когда ты в обморок-то упала, так кричала… Еле успокоили. А Александр-то Михайлович, значит, и говорит ей потом: мама не спала ни секунды, тебя искала, дед вообще с приступом свалился. Выходит, говорит, что ты нас совсем не любишь, ни маму, ни деда, ни меня.

– А Сонька что? – мне стало отчаянно жаль дочь – я хорошо знала, как умеет подбирать слова Акела, каким тоном их говорит и как умело бьет в больное место.

– Ты знаешь, я так удивилась – она ни слезинки не проронила, только губу закусила и слушает. Потом глаза подняла на него и говорит: папа, я очень плохо поступила, очень плохо, я не должна была с тетей Женей идти. Но я вас всех люблю и больше никогда так не сделаю.

– Ну а Сашка чего?

– А ничего. Иди, говорит, к себе. Выдержал характер до конца, до самого вечера не заходил, да и некогда ему было, уезжал куда-то. Пришел только ночью, когда спать там на полу улегся. А утром разбудил Соню пораньше и с собой забрал. Вот так, Санюшка.

– Отец дома?

– Да. Лежит пластом, плохо ему ночью было, Сара Иосифовна там с ним.

Я откинула одеяло и встала:

– Все, Галечка, пойду я в душ и к папе. Дел много, – чмокнув домработницу в щеку, я направилась в ванную.