— Не надо, Дэн! Ты же убьёшь его! — верещит она и тянет меня в клуб.

Одергиваю руку.

— Что, сука?! — кричу я и толкаю ногой эту кучу обдолбанного дерьма. — Уже не так весело, да? Целку я приручил… Да ты и ногтя ее после таких слов не стоишь, гондон!

С асфальта раздается тихий смех. Аленка снова цепляется мне в руку, боясь, что сорвусь и точно убью этого урода. А я ведь хочу. Я действительно хочу убить его прямо здесь и сейчас. И плевать на последствия. Плевать, вообще, на всё, если его убийство поможет отгородить Полину от этого избалованного нарика.

— А кто стоит? Ты стоишь? — нагло спрашивает белобрысый, сев на мокром асфальте. Утирает кровавые сопли и сплевывает сгусток крови рядом с собой. — Ты, что ли, стоишь её ногтя?

Сжимаю кулак и бью, что есть силы. В стену. Потому что еще один удар по его тощей роже и он труп.

— Знаешь, сколько я мечтал, чтобы она так же бежала с политеха ко мне, когда выдел как она бежит к тебе? Знаешь?

Молчу. Тяжело дышу и пристально смотрю на то, как он пытается подняться с асфальта и не может. Аленка помогает ему.

— Ты её бросил. Беременную, — ядовито протягивает он. — А я подобрал. Подобрал. И теперь я для неё бог, а ты кусок говна под ногами.

— Подобрал?! — в два шага преодолеваю расстояние между нами и хватаю его за грудки, снова ударяя о стену. — Подобрал, сука?!

Трясу его. Он снова и снова бьётся о стену, то спиной, то головой, пока меня не оттаскивают от этого куска мяса.

Батя. Захватывает мою шею сгибом локтя и заламывает руку за спину.

— Денис! — кричит он мне в ухо. — Убьёшь, блять!

— Убью! — рычу я, не помня самого себя. — Убью, сука!

Аленка бросается на колени перед обмякшим обсосом. Трясет его за плечи и он приходит в чувство. Смотрит на меня затуманенным взглядом и снова начинает ржать.

Это выбешивает еще больше. На помощь бате приходит Арчи. Только их сдерживающая сила не позволяет мне довести начатое до конца.

— Уведи его! — кричит Арчи Аленке и та подхватывает его под руку, уводя прочь всё еще смеющегося гондона.

Мужики продолжают меня держать, пытаясь успокоить. Дергаю плечами и скидываю их нахрен.

— Дэн, блять! — толкает меня Арчи. — Какого хуя ты устроил?

— Нихуя! — огрызаюсь я и бью в стену.

Еще. Еще. И еще.

По трясущимся пальцам стекает кровь из разбитых костяшек. Похуй.

— Денис.

Строгое. Батино.

Игнорирую.

Хлопаю себя по карманам брюк и понимаю, что сигарет с собой не взял.

Арчи без слов понимает, что я хочу, и протягивает мне пачку с зажигалкой. Достаю одну, прикуриваю трясущимися от адреналина руками. Не чувствую холода. Конец октября. Кое-где уже лежит снег, а я не чувствую ни холода, ни тепла.

Только ярость.

Арчи молчит. Понимает моё состояние, так как сам недавно прибывал в подобном, из которого я его и вытащил.

Не молчит только батя.

— Что за хуйню ты сейчас устроил? Совсем границ не чувствуешь?

— Не чувствую, — киваю я и зажимаю зубами тлеющую сигарету. Протираю руки от крови снегом. — Нихуя не чувствую. Сдох я.

Бросаю окровавленный снежок в стену. Разворачиваюсь и иду в пустынную подворотню. Без цели. Просто, чтобы уйти. Свалить подальше. Возможно, нахуяриться где-нибудь в хлам и забыться.

Всё забыть.

Её забыть…

Машина раздражающе медленно везет нас по городским пробкам. Меховой воротник белоснежной шубки неприятно щекочет шею.

Мама смотрит в окно и нервно теребит в руках букет невесты.

Мой букет.

Каждый новый поворот, каждый новый километр всё больше и больше приближают меня к загсу, в котором через полчаса назначена регистрация брака между мной и Костей.

Я дала своё согласие в тот же вечер после разговора с Михаилом Ильичом.

Назло.

Чтобы не видеть и не знать их жалостливых или виноватых взглядов в мою сторону. Чтобы не чувствовать присутствие Дениса, словно дышащего мне в затылок, хотя его даже рядом и нет.

Согласилась, в доказательство того, что с уходом из жизни Саидова я сама не перестаю существовать. Я так же могу найти себе новое приключение или даже мужа, который меня боготворит.

Именно этими мыслями я настраивала сегодняшней ночью свою уверенность, последний раз ночуя в квартире родителей.

Да, Костя влюблен или, возможно, вовсе меня любит. Его нежность и забота проявляются в каждом робком прикосновении, в звонках, в которых он меня спрашивает о моем самочувствии и не нужно ли мне что-то привести или ему приехать самому. Он подстраивает под меня свои планы, отгораживает от давления своих родителей, которые отчего-то решили, что я должна непременно жить с ними и рожать у них на глазах.

Хотя… Так было до моего признания им, что ребенок не от Кости. До сих пор помню ту звенящую в ушах тишину, когда после их очередного длинного монолога о том, что для меня лучше, я не выдержала и призналась им в том, что это не их внук.

Это признание огородило меня от вмешательства влиятельных родителей. Костя выстоял их многочасовую тираду и в тот же вечер мы окончательно  переехали в его квартиру, где нас не трогал никто. Разве что моя мама иногда наведывалась, чтобы побыть со мной.

— Доченька, — коснулась моей руки мама. — Ты уверена?

Подняла на нее взгляд и посмотрела в глаза того же голубого оттенка, что и у меня. Вот только в них застыла тоска и… жалость. Мама понимала, что я делаю и для чего, но сделать с этим ничего не могла. Она не знала, чем я жила все эти годы и как пришла к такому неоднозначному решению. Но, все же, она его приняла и ей не хватало только одного — моей уверенности в собственном решении.

— Да, мама.

Машина замедляет свой ход и останавливается близ парадного входа в загс. Небольшая группа гостей ожидает моего появления. Нерешительно оглядываю собравшихся, среди которых узнаю только родителей Кости и его самого, стоящего ко мне спиной. Всё как мы и хотели — минимум гостей.

— Ну, пора, — резюмирует мама и выходит из машины первая, придерживая для меня дверь.

Пышное белое платье путается в ногах, цепляется за сиденье и, будто, специально, не позволяет мне покинуть салон авто. Нервно дергаю за многочисленные юбки и с трудом высвобождаюсь.

— Чертово платье! — ругаюсь себе под нос и выпрямляюсь, оглаживаю воздушное облако.

— В следующий раз будет лучше, — ехидничает мама и ловит на себе мой строгий взгляд. Без капли сожаления добавляет. — Ой.