— Ну чего? Вспомнил про библиотеку-то?

— Да не видал я там никого.

— Врёт, выходит, Паша-Суета?

— Да ладно, погоди. А чего ты говоришь про директора, будто мочканули его! Кому он нужен? Сам перекинулся.

— Ты тут не рассуждай, — посоветовала Даша. — Домой приедешь, там рассудишь. А сейчас рассказывай, долго ждать-то?

— Ну, крутился там мужик из ресторана. Живую музыку поёт, знаешь?

— Слыхала.

— У него тоже байк, только не такой, как мой.

— А у него какой?

— Ну, скоростной, полегче. И с нами он сроду не тусил. Так, сам по себе катался. Мы его не трогали, Паша велел не трогать.

— Только мужик из ресторана, больше ты никого не видел?

Алик-Борода опять посмотрел на неё.

— Чё ты пялишься? — спросила Даша. — Нравлюсь?

— А если нравишься, то чё?

— Я многим нравлюсь.

— Пошли со мной на свидание!.. Я щедрый, особенно когда разгуляюсь!

— Кто ещё крутился возле библиотеки?

— Сам Паша крутился. На своём байке. Я потому и толкую за то, что ты туфту гонишь, сладкая!.. Чё тебя сам Паша прислал, когда он сам же там и катался?

Даша помолчала, ковыряя каблуком ботинка сухой мох на перекладине лавочки.

…Паша, Паша… Выходит, я в тебе ошиблась?

Не спеши. Не суетись, сказала она себе. Сейчас спешить и суетиться никак нельзя.

— А когда ты возле библиотеки Пашу видел?

— Да как раз когда директор дуба дал. Я мимо библиотеки этой на работу еду, я в мастерских работаю. Он мне навстречу попался. Он редко катается, в три года раз, а тут чё-то понесло его. — Алик задумчиво почесал бороду. — А ещё я обратно попилил, замзав меня послал, я ему лебёдку обещал, ему и приспичило, видать, на рыбалку собрался, а сейчас топко, без лебёдки не вылезешь, особенно где пониже. Ну, я и погнал за лебёдкой, а Паша возле забора библиотечного на байк залазил!

— То есть ты его второй раз встретил?

Алик кивнул.

— Да про что я тебе и толкую! А если ты такая ему подруга, чё он тебе сам-то не сказал?

— Иди ты, — огрызнулась Даша. — Он сказал, что ты кого-то там видел, возле библиотеки. Ты и видел — певца из ресторана!

— Точно! — обрадовался Алик. — Певца я точно видел! И Пашу видел. Я ещё подумал, что странно, катается, да ещё поутряни, хотя все знают, что он до полдня дрыхнет! И садился он как-то не с той стороны.

— Задом наперёд, что ли? — мрачно спросила Даша, и Алик захохотал.

Даша ещё немного подумала, потом поднялась с лавочки:

— Довезёшь меня до города и можешь быть свободен.

— Я тебя хоть куда довезу, только с этой твоей бандуриной кататься неудобно, ёлки!..

— Ничего, как-нибудь.

Он завёл мотоцикл, уселся, Даша пристроилась сзади и самокат пристроила так, чтобы одним колесом он опирался на подножку.

— А может, на свидание? — Алик оглянулся на неё, глаза у него были весёлые. — Гляди, проморгаешь своё счастье!

— Это ты — моё счастье? — прокричала Даша. — Давай, жми, братюнь!

Он нажал на газ, байк вылетел на шоссе и помчался.

Даша пряталась от ветра за его плечом и глубоко и длинно дышала. Самокат очень ей мешал.

…Она почувствовала опасность за секунду до того, как всё случилось. Всё же она была очень хорошо подготовлена и умела предвидеть события.

Она почувствовала неведомую опасность, закричала в ухо Алику: «Стой!!!» — и стала подтягивать к себе самокат.

Вместо того чтоб давить на тормоз, Алик стал оглядываться на неё. Байк вильнул и выправился.

— Газ убери!!! Убери газ!!!

И ничего она не успела.

С просёлка из-за кустов наперерез выскочила грязная машина с заляпанными номерами. Она вылетела из-под горки и «кенгурятником» ударила мотоцикл в бок. Тот повалился, отлетел, закрутился по асфальту, и Дашина голова попала под заднее колесо. Алик отлетел далеко, почти на противоположную обочину, и так и остался лежать.

Из машины проворно выскочили двое, огляделись — никого не было на дороге, только издалека приближалась фура. Они подбежали к Даше — под щекой у неё собиралась лужица крови. На асфальте кровь сворачивалась в чёрные пыльные капли. Не обращая внимания на Алика, двое подхватили Дашу и поволокли. Голова у неё моталась и ударялась об асфальт. Они зашвырнули её внутрь, хлопнули двери, машина развернулась и нырнула в просёлок, как и не было её.

Колесо мотоцикла продолжало крутиться.

На входе Макс помедлил — не сразу придумал, какое из удостоверений показать, и показал книжечку члена Общественной палаты. По опыту он знал, что палата действует на всех вахтёров и сторожей безотказно — на этом удостоверении в изобилии присутствовали гербы, орлы и красно-бело-синие полосы.

Он показал удостоверение и спросил, где ему найти Елизавету Хвостову.

— Это кто ж такая будет? — спросил вахтёр, изо всех сил тараща на него глаза — из уважения к орлам и гербам.

Макс не смог ему объяснить, он понятия не имел, кто такая Елизавета.

— Вам Лизочку? — спросила с лестницы тётка в кудрях и синем костюме с белыми полосами на лацканах — морской стиль. На ногах у тётки были белые туфли на квадратных каблуках. В пальцах с облупившимся маникюром — растрёпанная папка.

Всё это — и туфли, и пальцы, и папку — Макс охватил одним взглядом.

— Это к нам, к нам! — Тётка сбежала с лестницы. — Давайте я вас провожу!..

Государственная телерадиокомпания «Тамбов» помещалась в сером советском здании с антеннами и усилителями на крыше. К подъезду было пристроено сооружение из реек и стекол, по виду похожее на теплицу — как бы сени. Должно быть, дань современной моде и заодно освоение бюджета на ремонт.

— Вы из галереи, да? — благожелательно говорила тётка, пока они шли по длинному, залитому солнцем коридору. — Лизочка там подрабатывает. Сейчас все подрабатывают! Зарплата, как говорится, у нас хорошая, но маленькая…

В коридоре с одной стороны были окна, а с другой высокие, тяжёлые, обшарпанные двери, обшитые уголком, словно паркетной доской. Над дверьми располагались неоновые лампы-цилиндры с надписью красными буквами «Тихо! Съёмка!». Стены за много лет не один раз красили, и лампы-цилиндры были все в потёках засохшей краски.

— Здесь раньше сплошь студии располагались, — объяснила тётка, заметив, что Макс разглядывает надписи. — Сейчас, конечно, не работает ничего. Да столько и не нужно, мы программ-то выпускаем раз-два и обчёлся. А всё равно жалко, пропадает всё!

Между дверьми висели плакаты и лозунги, пыльные и тоже кое-где заляпанные краской.