— Но я же не специально умирал-то, — пробормотал Хабаров растерянно, — просто так получалось.

— Ты ни разу не сделал ничего, чтобы получилось как-то иначе, — отчеканила она. — В этот момент тебе становилось наплевать, что нас двое и второй останется один как-то… тянуть лямку. Только из-за того, что ты принял какое-то там решение!

Она вдруг вскочила и топнула ногой:

— Принимай какие угодно решения, — закричала она, собравшись с силами, — только тогда будь один! Не разговаривай со мной, не подходи ко мне! Не смотри на меня! — И она опять топнула. — И не смей приводить мне собак и кормить меня с ложки!.. Тебе очень скоро приспичит, и ты помчишься умирать! И на здоровье, только без меня!

Хабаров, который никогда не смотрел на свою жизнь с такой диковинной стороны, молчал.

— То и дело ты подводил меня, — договорила Джахан из последних сил. — И самое ужасное, что даже не думал об этом!

— Не думал, — выдавил из себя Хабаров.

Вдруг начался дождь. Он пошёл как-то сразу — зашумело в берёзах, которые росли по ту сторону забора, застучало по крыше, и дождь надвинулся на них. Пёс ринулся в дом, за ним Джахан. Алексей Ильич тоже пошёл, но медленно.

…Он никогда не смотрел на свою жизнь с… такой стороны! Джо всегда находилась рядом, и это была некая данность — так есть, и это правильно. Он не задумывался, что с ней происходит, когда она остаётся одна — сидеть возле его койки или ждать за дверью операционной. Он отходил после наркоза или возвращался с того света — не очень-то и охотно, все, кто там побывал, возвращаются без большого желания, — а она всё время была здесь и не знала, вернётся он или нет.

— Получается какое-то свинство, — себе под нос сказал Алексей Ильич, стоя на крыльце и глядя в дождь.

В азарте работы он на самом деле забывал о себе и об опасности и даже немного гордился этим, считал, что это дополнительный штрих, нотка авантюризма, глоток молодецкой удали, и ничему не мешает! Ведь он и в самом деле принадлежит только себе и волен распоряжаться собой как угодно.

А если их двое? Что должен делать второй, покуда первый распоряжается собой на собственное усмотрение? Признать, что вдвоём они только на поверхности, а в глубине каждый сам по себе? Тогда права Джахан — нет и не может быт никаких двоих.

…Не подходи ко мне, не смотри на меня, не приводи ко мне собак и не корми меня с ложки! Ибо всё вышеперечисленное подразумевает несвободу, зависимость одного от другого во всех вопросах, не только в вопросах сиюминутных и простых. Если в мелочах всё пополам и вы всегда рядом, а в самом важном каждый сам по себе, получается, что один просто употребляет другого — в своих целях, чтобы не скучно, не одиноко, чтоб было с кем развлечься и кому поплакаться. Потом наступает момент, когда требуется ответить на серьёзный и важный вопрос — рисковать или нет, умирать или нет, выживать или нет, — и тогда один моментально забывает о втором и отвечает на своё усмотрение.

Что это, если не употребление?..

Тебе удобно и приятно — ты с ней. Тебе нужно всерьёз на что-то решиться — и её нет. Ты исходишь только из собственных соображений.

Хабаров подставил руку. С крыши текла ледяная весенняя вода, пальцы моментально занемели. Он согнул ладонь ковшиком и немного попил. Вода пахла снегом и железом.

…Что теперь делать? Я должен пообещать ей… что? Что буду осторожен? Что не полезу на рожон? Что вспомню о ней в самый ответственный момент и не дам себе пропасть?

Хабаров вдруг сильно заволновался.

Джахан кричала на него и даже топала ногой, и всё это означало, что она любит его, ничего не кончилось, и нужно просто сделать усилие и оказаться, как они и были всегда, по одну линию фронта! Он должен сказать ей, что всё понял. Сейчас, немедленно.

У него загорелись уши. Он плеснул себе дождевой воды в лицо, распахнул дверь в дом и крикнул:

— Джо! Я всё понял! Я же не знал! Джо, я тебя…

— Что ты орёшь? — негромко спросили у него из-за плеча.

Хабаров чуть не застонал.

— Я без зонта, — продолжал Макс Шейнерман, — а дождь сразу хлынул, я ноги промочил, и пальто тоже насквозь. Лёш, дай я пройду. Ты чего застыл?

Хабаров посторонился, пропуская его.

Шейнерман зашёл и стал стаскивать кеды. С кончиков волос капала вода. Он стащил один и замер.

— Почему дезинфекцией пахнет? У нас что, опять раненые?

— У Джо ножевое ранение.

— Макс, со мной всё в порядке, — сказала Джахан, появляясь на пороге. — Небольшая кровопотеря.

Шейнерман посмотрел на неё, потом на Хабарова.

— Вы снова подрались с гопотой? Кого на этот раз спасали?..

Джахан рассказала все, как обычно, коротко и сухо. В её изложении всё выглядело так: они упустили противника, тот оказался проворнее. Тут Хабаров её поправил — противник погиб, а не сбежал. Потерь никаких, рана не в счёт. Результатов тоже никаких — с места происшествия они ушли, ни обыскать, ни осмотреть тело возможности не было.

— Так кого вы упустили?

— Певца из ресторана «Тамбов-Палас». Нужно отработать его связи и окружение, всё как обычно.

Макс прошёл на кухню. Джахан подала ему полотенце, и он стал вытирать голову.

Хабаров присел на корточки перед пузатой чугунной печкой. В простенке были сложены берёзовые дрова, в корзине берёста. Он открыл заслонку, заглянул внутрь, аккуратно пристроил поленья одно на другое, подпёр третьим, чтобы получился «шалашик», и подсунул горящую берёсту.

— Я был у Елизаветы Хвостовой, — начал Макс, выныривая из полотенца. — Её документы я посмотрел, когда она отвернулась, всё чисто. Паспорт выдан недавно. Оказалось, в конце зимы она была в Москве, и там у неё паспорт то ли украли, то ли она его потеряла.

— О чём нам это говорит? — спросил Хабаров.

Шейнерман пожал плечами:

— Ни о чём. Со мной в Светлогорске могла встречаться или её полная тёзка, или авантюристка. Кстати, тогда мне показалось, что именно авантюристка!.. Какая-то ерунда с двумя одинаковыми Бакстами!

— С Цветаевым она была знакома?

— В библиотеку записана, регулярно ходила, брала книги по искусству. С директором знакома. Работает редактором на местном телевидении и подрабатывает переводами. Также подрабатывает в художественной галерее.

— И что? — спросил Хабаров.

— Я пока не разобрался. Но галерея тут неспроста.

Он закинул полотенце на верёвку, протянутую под потолком, понюхал кофейную турку с утренней гущей, съел из тарелки оставшийся кусок рыбы и сказал:

— Пошли, я покажу.

В его комнате весь стол был равномерно устелен исписанными листами бумаги.

Хабаров подошёл и взял один.