– Посмотри, что с ним, – негромко сказал Арсен второму, сидевшему рядом.

Этот был похож на хитрую лису. Правильно Арсен кадры подбирает: побитый мной казак – телохранитель и исполнитель силовых акций, а это чудо, видно, занимает должность главного по всяким пакостям. Не зная их опыта поведения с нокаутированными соперниками, решил на всякий случай вмешаться:

– Помогите ему, он сам не поднимется, на спину не переворачивайте, а то язык западет. Хозяйка, неси иголку с ниткой, щас мы ему язык к губе пришьем, чтоб не задохнулся.

Хозяйка, запричитав, что такого видного казака забили, убежала за иголкой, а все с ужасом уставились на меня. Вспомнив, какой иглой шила мать, я понял эти взгляды.

– Шуткую я, братцы, и так отойдет. По щекам похлопайте, только голову не отбейте, скажете потом на меня. Ну вот, уже глаза пролупил, скоро говорить начнет, только пить ему больше не давайте – пусть лучше спать идет.

Повесив на край стола свой поддоспешник, выстрелив в него тупой стрелой, собрал все свои манатки и уже намеревался подниматься наверх, как из группы сидевших рядом с Арсеном вышел казак и хлопнул меня по плечу:

– Молодец, Богдан. А то рассказывали мне, как ты с татарином бился, – так я не верил. А теперь вижу: не брехали казаки. Будешь у нас – заходи, потолкуем. Спросишь Петра Спалыхату, тебе каждый скажет, где я живу.

– А рядом с тобой разве живет кто? – задумчиво глядя на него, спросил я.

Видно, эта шутка над его прозвищем была не первой, потому что сути моего вопроса никому объяснять не пришлось – все дружно заржали, и Петро в том числе.

– Гыгочите, абы не плакали, – добродушно ответил Петро, достал монету, бросил на стол и, с вызовом глянув на Арсена, заявил: – Пойду и я уже домой, братцы, молодая женка скучает.

Дальнейшие перипетии происходили без меня. Сказав по дороге хозяину тащить нам на ужин в комнату все, что у него есть, скинув в комнате свое железо, нацепил на безрукавку портупею с саблями, крюком и кинжалами, пошел вниз. Половины казаков уже не было – видно, вслед за Петром по домам пошли, Авраам с охранниками и возничими уже не жался в угол, стараясь не попасться под горячую руку.

Забрав из своего воза маленький бочонок с ликером, в который влезало около пяти литров, проходя мимо Авраама, выразительно постучал по нему и пошел наверх. Хозяйка уже принесла горшок с кашей и горшок с жареным мясом, пирогов, квашеной капусты и кувшин с квасом. Девчонки с детьми, рассевшись на большой кровати и на лавке вокруг небольшого, полностью заставленного стола, интенсивно работали ложками. На меня они не реагировали, только Любава, иронично глянув, заявила:

– Весело тут у вас.

– А то.

Вытащив ложку и усевшись с краешку лавки, возле кого-то из детей, присоединился к вечере. Разлив ликер, убедил их дать детям только по глотку и отобрать посуду, а то они собирались дать им по целой кружке такого вкусного напитка.

С первого взгляда на собравшийся коллектив бросалось в глаза, что месяц путешествовать зимой – это не сахар. Дорога нарисовала девушкам черные круги под глазами и убавила красок на их лицах, но было видно, что вместе со мной они увидали конец своей дороги, а это добавило им оптимизма.

Вскоре дети, заморив первый голод, начали мне наперебой рассказывать, что им запомнилось с дороги. Я их заставлял говорить по порядку и тому, кто перебивал, засовывал в рот кусок мяса. Они смеялись, а у меня вдруг сжалось сердце и выступили слезы на глазах. Буркнув, что сейчас приду, пулей слетел по лестнице и выбежал на мороз.

Мне вдруг вспомнилась история, которую иногда рассказывала мне Любка. Это случилось в конце первого курса. Мы учились с ней на одном потоке, в разных группах, поток был большой, я даже не знал, как ее зовут. Однажды после комсомольского собрания, еще был ясный день, мы идем компанией через парк и думаем, чему отдать предпочтение – просто пиву, но немедленно или преферансу с пивом, но когда доберемся до общаги.

Вдруг подходит ко мне Любка – а она была в молодости просто неотразима, на нее весь наш курс телячьими глазами смотрел, – отзывает меня в сторону и просит отвести ее домой, а то она, мол, живет в таком районе, что и днем страшно одной ходить. Я с трудом борюсь, чтобы челюсть у меня на месте стояла, слова сказать не могу – только мычу и киваю. Она берет меня под руку и уводит от пацанов, пива и преферанса. Через год мы поженились.

И только после свадьбы она мне рассказала, что случилось на самом деле. Она шла сзади с девчонками и, когда мы проходили мимо детей, играющих на аллее, заметила, как я машинально походя погладил по голове ребенка, тычущегося с мячом мне в ноги. И все.

В этом вся суть настоящей женщины. За ней целый год ухаживает полкурса, а она за пять секунд выбирает себе совершенно другого. Никакого уважения к затраченным усилиям.

Иногда из вредности я спорил – а был ли мальчик или просто ей надоело ждать, когда присоединюсь к списку ее ухажеров? Любка никогда не спорила со мной, только смотрела на меня как-то по-другому. Ее обычный строгий и веселый взгляд, от которого в моих ушах сразу начинал звучать походный марш и командирский призыв: «Волчонок, вставай, нас ждут великие дела», – сменялся чем-то бесконечным, щемящим и невыносимым.

Я просил ее: не смотри на меня так, человек не может вынести такой ответственности, хочу быть как все, недостоин я таких взглядов, а она только улыбалась и отвечала: «Бачили очі, що брали, тепер їжте, аж повилазьте»[19].

Когда, вспомнив все это, вылетел на мороз, охваченный тоской и страхом, что мне нельзя тосковать, суперпозицией всех этих чувств, рвущих мое сердце на части, стало простое желание – здесь, сейчас, спокойно и тихо умереть. И забыть, все забыть…

Вдруг став невесомым, увидел светящийся, сияющий водоворот, появившийся над моей головой, – там, внутри, было забвение, в нем был покой, я знал, чувствовал это. Стоило только потянуться к нему – и он бы втянул меня внутрь, в вечный покой, но какой-то белобрысый мальчуган ухватил меня за ноги, плакал и не пускал, я протянул руку, чтобы погладить его по голове, и очнулся… в снегу, во дворе корчмы. Встав на ноги, неожиданно успокоенный и просветленный, пошел обратно.

Как мало, оказывается, нужно человеку для счастья: мне хватило осознания того, что я по своей воле могу легко и в любой подходящий для этого момент склеить ласты и уйти. И сразу ощущение темницы и каторги, которое периодически охватывало меня, сменилось ощущением полной свободы – свободы, ограниченной только собственной ответственностью за тех, кого приручил.

Так что такое свобода? Можно попробовать дать такое определение. Свобода – это возможность уйти. Оно может быть спорным, но, хорошо подумав, под это определение можно подвести все другие, придуманные человечеством.

Представим себе гипотетическую ситуацию. Лежит привязанный к койке человек, который очень хочет застрелиться. С одной стороны, кажется, что его свободу ограничили, с другой – суицид считается психическим заболеванием, и вам скажут, что он своей свободы, как осознанной необходимости, правильно не осознает, и ему оказывают помощь в освобождении, не побоюсь этого слова, от себя самого.