Еремей сел напротив Бегуна. Между ними стоял на столе, будто третьим в разговоре, Спас, освещенный багровыми бликами из печи.

– Куда ушли? – спросил Бегун.

– Дальше… Там перезимуем, если Бог даст. Летом будем строиться, – Еремей тоскливо огляделся в осиротевшем доме. – Землянки теперь будем рыть. И храм под землей… Под землю схоронимся, коли на земле для нас места нет.

– Далеко это?

– Еще дня три будет.

– Когда выходим?

Еремей молчал.

– Ты уже пришел, – сказал он, наконец. Он поднял глаза на Бегуна. – Дальше я пойду один.

Бегун почувствовал, как что-то оборвалось в груди. Он смотрел на Еремея и по спокойному взгляду того понимал, что все давно решено, еще до того, как они вышли отсюда в погоню за Спасом, и говорить что-то, спорить, просить бесполезно.

– Что же мне – обратно? – мотнул он головой. – Как ты думаешь, сколько я там шагов пройти успею?

– Сколько Бог позволит, – ответил Еремей. – Ты не наш. Ты хочешь к нам, но ты отравлен вашим бесовским миром. Душа твоя на середине… Никто тебя не гонит обратно. Живи здесь. Молись. Припасов много по домам брошено. Ружье свое оставлю… А той зимой приду. Проживешь отшельником, отмолишься – пойдешь к нам. Если нет – иди обратно. Ты на середине – и туда, и сюда равно.

– Сына хоть возьми, – после долгого молчания сказал Бегун. – Обвенчаешься с Нежданой – пускай у вас будет первенцем.

– Его возьму, – кивнул Еремей. – А со свадьбой погодим до той зимы. Там решим.

Больше они не говорили.

Утром Бегун вышел проводить их.

– А ты? – удивился Павлик, увидев, что отец не собирается в дорогу.

– Я догоню, – Бегун только коротко потрепал его по голове и подтолкнул к Еремею, чтобы не выглядело прощанием. Он даже улыбнулся ободряюще, но, наверное, вышло это у него неважно, потому что Павлик забеспокоился:

– Я с тобой!

– С тобой мне тяжело будет. Не дойду.

Еремей поднял Павлика за спину и двинулся прочь по целине.

– Слышь, Еремей… – окликнул Бегун. Тот обернулся. – Неждане скажи, что…

Еремей покачал головой и указал себе на плотно сжатые губы. И пошел, уже не оглядываясь…

Бегун долго сидел, уперев глаза в темную, изрезанную ножом столешницу. Печка давно прогорела, дом быстро выстывал.

Проваливаясь по пояс в сугроб, он добрался до поповской избы, утоптал снег у двери и выбил из скобы примерзший засов. Здесь было так же голо и чисто. На столе расстелен был платок Нежданы, на нем лежал венок, скрученный красной лентой, из сухих ломких цветов и листьев девясила.

Бегун, наконец, очнулся. Год, на самом деле, это не так уж и долго, если нет времени на уныние, если каждый день полон забот. Он раскопал двери храма, зажег свечу перед слепым иконостасом, помолился за добрый путь Павлу и Еремею.

Потом пошел по избам. Собрал с миру по нитке недостающую посуду, топоры, пилы, одежу, обувку – все, что не сумел бы сделать своими руками, – и снес к Еремею. Припасы перетаскивать не стал, а только провел учет: сколько солонины и копченого мяса, картошки, репы и прочих овощей, мороженой рыбы, кадушек с капустой, грибами, квасом, морошкой и клюквой, сколько муки в подполе у отца Никодима, Луки и других – и составил реестр на клочке бумаги.

Когда он закончил, глухая ночь была над мертвым селом, без единого живого огонька на много верст вокруг, без тепла, без звука. Медленно плыл в воздухе тяжелый снег. Если затаить дыхание, слышно было только время от времени натужный скрип ветвей, придавленных сугробом.

Бегун зажег лучину, растопил заново печь, зарядил похлебку в чугуне и еще раз изучил свой реестр. Даже если совсем уж не заладится с охотой – на одних припасах можно перезимовать. Можно жить! Грешно падать духом – белозерцам стократ труднее во времянках в зимней тайге!

Он поужинал, пересчитал напоследок оставленные Еремеем патроны, добавил восемь пистолетных из обоймы пилотского ТТ. Набрал воздуху, чтобы задуть лучину… И замер, прислушиваясь, чутко поводя головой из стороны в сторону.

Вскоре ему снова почудился чужой звук, а затем явственно затарахтел вдали мотор снегохода. Бегун даже засмеялся с досады, качая головой: как же он, человек из реального мира, мог поверить, что ЧК вот так легко отступится, оставит его в покое! Он снарядил заново обойму и с размаху загнал ее в пистолет, прихватил Еремееву винтовку и вышел из дому.

Между сосен мелькали огоньки фар, метались перед ними пятна света. «Бураны» шли широкой цепью – не по следу, а со стороны Рысьего, по зарубкам, – и крайний выходил прямо на Белоозеро. За Еремея с Павликом можно не волноваться: до утра Бегун продержится с Божьей помощью, потом, когда убьют, будут обыскивать село в поисках людей – за это время снегопад вконец заровняет лыжню.

Яркий свет приближался. Бегун обстоятельно готовился к обороне, он вытоптал снег за углом избы, проторил в глубоком сугробе дорожку к сараю – на запасную позицию, залег, примерившись как удобней, и положил рядом винтовку. Вытянул перед собой пистолет и опустил глаза, дожидаясь, когда крайний «Буран» отвернет чуть в сторону, когда перестанет слепить фара, чтобы можно было прицелиться…

Красный «опель» мчался по скользкому шоссе среди бесконечных снежных полей. Мелькали мимо занесенные по крышу деревеньки с обветшалыми церквушками и торчащими в голое небо шестами колодезных журавлей.

Девушка в пушистой шубе держала руль одной рукой, сигналила, пытаясь обогнать идущий по центру дороги жигуленок, и одновременно говорила по радиотелефону:

– Почему я? Почему я должна тащиться в эту глушь? – кричала она. – Почему я должна сидеть в этой дыре? Я на второй день с ума сойду от тоски, а на третий разнесу этот вонючий городишко к чертовой матери – ты меня знаешь!..

Она умолкла, раздраженно качая головой и коротко вдыхая, пытаясь перебить собеседника, и все настойчивее давила на сигнал, сверля глазами неторопливую попутку.

На вершине холма жигуленок наконец прижался вправо. «Опель» взревел мощным мотором и ринулся на обгон – и тотчас из-за холма в лоб ему вылетел КамАЗ. Девушка едва успела затормозить и рвануть руль в сторону, она даже отпрянула от окна, в сантиметре от которого пронеслись огромные, лоснящиеся мокрой резиной колеса грузовика.

– Я не девочка на побегушках! – истерически крикнула она, в одно мгновение явственно представив страшную и бессмысленную смерть на пустынной дороге. – Мне надоело все это! Я все сделаю, но больше на меня не рассчитывай! Улечу на Канары, в Париж, в Занзибар, где тепло и люди живут и где вас нет! – она размахнулась и швырнула телефон в окно. Взяла руль двумя руками и хищно прищурилась, утопила педаль газа, рискованно обошла попутку по обочине и подрезала ее. Жигуленок от неожиданности ударил по тормозам, его закрутило на льду и выбросило в сугроб.