бессильную ярость, знакомую волну горя и стыда, с которой боролась семь бесконечных недель.

Уиллоу изо всех сил размахнулась. С глухим треском бита ударилась о стену гостиной. Гипсокартон разлетелся на куски, осыпаясь на пол.

Сайлас развернулся и уставился на нее.

Она протянула биту рукояткой вперед.

— Так гораздо приятнее и не больно.

Его рот искривился, словно Сайлас собирался выплюнуть какой-нибудь язвительный, нелепый комментарий. Но он этого не сделал. Он взял биту. Повернулся к стене и уставился на проделанную ею дыру.

Размахнувшись, Сайлас пробил свою собственную дыру.

— Еще раз, — посоветовала Уиллоу.

Сайлас размахнулся снова, потом еще раз, ударил битой по стене, и шипованные гвозди выбили глубокие куски гипсокартона. Тонкий белый туман застыл на его руках и лице, покрывая их тусклым налетом.

Он передал ей биту. Вместе они разрушили всю стену, пока в ней не остались только зазубренные дыры, оголенный каркас и путаница проводов. Они не разговаривали. Им это было не нужно.

С каждым ударом, с каждым созданным Уиллоу кратером, с каждым толчком, отдававшимся в руках, с каждой капелькой пота, стекавшей в глаза, с каждым криком, рвавшимся из горла, она ощущала боль, как пульсирующую рану, открывавшуюся все шире и шире.

Воспоминания нахлынули на нее, и Зия схватила ее за руку, озорно ухмыляясь.

Удар. Фыркающий, сотрясающий плечи ослиный смех Зии.

Удар. Зия танцует и поет дурацкие песни в караоке во всю мощь своих легких.

Удар. Сморщенное лицо Зии, когда Уиллоу крикнула «Я не хочу, чтобы ты крутилась рядом!»

Удар. Зия смотрит, невидящими пустыми и безжизненными, как у куклы, глазами.

И голос матери, постоянно преследующий ее. «Они — твоя ответственность. Позаботься о них».

Она не позаботилась. Уиллоу отпрянула назад, тяжело дыша, с горящими глазами.

Сайлас схватил биту и с размаху выломал трехфутовый кусок гипсокартона. Костяшки его пальцев все еще кровоточили, рукоятка биты окрасилась в красный цвет.

— Если она умрет… — Он издал звук, похожий на мучительное поскуливание животного, попавшего в капкан.

Уиллоу уставилась на него. Она видела, что в его глазах застыли ее собственное горе и чувство вины. Будь она Микой, она бы сказала что-нибудь умное и убедительное. Будь она Финном, она бы пошутила, чтобы разрядить обстановку. Окажись она Надирой или Бенджи, она бы утешающе его обняла. Даже Амелия, холодно-отстраненная, была по-своему чуткой.

Но Уиллоу не была ими. И она не знала, что делать. В ее душе поселились собственные вина и боль. Она не знала, как пережить это, кроме как пробивать себе дорогу отчаянными усилиями. Ее нервы были расшатаны, обнажены. Она сказала единственное, что смогла придумать.

— Я знаю.

Сайлас кивнул.

Этого было достаточно.

Они стояли в центре хижины, грязные и вспотевшие. Уиллоу не знала, что это значит. Она сомневалась, что это сделало их друзьями. Она была уверена, что по-прежнему ненавидит Сайласа. Но когда они вышли на свет угасающего солнца и направились обратно через деревья, то шли плечом к плечу.

Глава 30

Амелия

Амелия открыла глаза. Голова болела. Ее тело словно обложили камнями, а затем поместили в топку печи. Оно ощущалось тяжелым, неповоротливым, в синяках.

Она повернула голову. Сквозь окно, которое она смогла разглядеть по другую сторону стены палатки, пробивался свет раннего утреннего солнца. В неясной тени на стуле в углу сидела, откинув голову к стене, ее мать в защитном костюме. Она спала, ее лицо осунулось от усталости.

Амелия заставила себя сесть. На нее обрушились волны головокружения. Амелия моргнула, чтобы не видеть белых пятен. В затылке запульсировало.

Она чувствовала себя грязной. Кожа зудела и покрылась пленкой засохшего пота. Амелия потрогала свои голые руки.

Она не была горячей на ощупь. Ее мучила слабость, усталость и боль во всем теле, но никакого жара больше не наблюдалось. Лихорадка прошла.

Амелию охватило невероятное изумление, настолько сильное, что она даже сомневалась, что ей на самом деле стало лучше. Она находилась так близко к смерти, что чувствовала, как душа стремится ввысь. Но она не умерла. Она и правда выжила.

Она подумала о том, чтобы разбудить мать, но пока не хотела ни с кем разговаривать. Просто не готова. Амелия обвела взглядом комнату и остановилась на тумбочке у кровати. Брюки и рубашка с длинными рукавами лежали аккуратно сложенными, поверх рубашки лежал заряженный смартфлекс. Одежда, в которой она была на складе, исчезла, скорее всего, ее сожгли.

Ее мама приготовила ей чистую одежду. В груди разлилось тепло. Даже перед лицом огромных трудностей мама не теряла надежды и позаботилась о том, чтобы все было готово к моменту пробуждения дочери.

Футляр с автоинъектором Амелии лежал рядом с одеждой, открытый и пустой. Она задрожала. Должно быть, у нее начались судороги. Полноценного тонико-клонического припадка не случилось, иначе она не смогла бы связно мыслить. Но теперь у нее не осталось никакой защиты от следующего приступа.

Амелия решила не думать об этом сейчас. Она выжила. Именно это имело значение. Завтрашние проблемы придут завтра. Сегодня она жива.

Она сомкнула пальцы на браслете с шармами, который все еще держала в руке. Раскрыв пальцы, она вгляделась в бриллианты, сверкающие на свету. Она больше не та, кем была раньше. Она не та испуганная, слабая девочка. Она не дочь своего отца, больше нет.

Ее мать тоже оказалась не той, за кого ее принимала Амелия. В мгновение ока она преобразилась. Амелия тоже сможет.

Она не стала игрушкой Габриэля, не стала жертвой Кейна. Она перестала быть богатой принцессой, не способной защитить себя. Она пережила все это. Она пережила вирус Гидры. Если она смогла победить болезнь-убийцу, то сможет победить и призрак Кейна. Она сможет подняться над гнусным наследием Деклана Блэка. Ей не нужно больше держаться за что-то из прошлого, если она этого не хочет.

Ремень лежал на другом конце стопки одежды, к нему по-прежнему прилагались ножны с ножом. Амелия наклонилась и вытащила клинок. Долгое время она держала его в руках.

Она могла бы стать кем-то другим, кем-то новым. Собой — только лучше, сильнее, смелее.

Не успев додумать эту мысль, Амелия схватила свои волосы. Она прижала лезвие к бледным прядям и отрезала. Она срезала их снова, снова и снова, и длинные пряди стекали вниз, пока на ее коленях не образовался целый ворох белокурых локонов.

Амелия не останавливалась до тех пор, пока волосы не стали неровно спадать на уши. Она потрогала руками кожу головы, и прохладный воздух коснулся ее шеи.

Она сделала это не ради матери и не для того, чтобы защитить себя от