Тогда Богдан сообразил, что коли слово и дело государево, то это может оказаться нечто, связанное с Приказом тайных дел. Поскольку с этим приказом у конюха отношения были особые, то он туда не задумываясь и направился. Там ему сообщили нечто и вовсе неожиданное. Явился, мол, боярин Ртищев, с ним — Деревнин, а где эти двое по дороге конюшонка потеряли — об этом пусть Богдаш у них и спрашивает. Ежели отважится войти в комнату, где они сейчас совет держат.

Поняв, что каша заварилась нешуточная, Желвак вернулся в Земский приказ и попытался разузнать, что за страшные известия принес Данилка. Оказалось, парень просил отвести его к тому человеку, который занимается убийством женки Устиньи в Конюшенной слободе.

Вот теперь кое-что стало проясняться…

Желвак пошел разыскивать Ваню Анофриева.

Ваня был такого складу: коли не спросят, сам не расскажет. До той поры его никто не спрашивал, собирался ли Данилка самостоятельно вести розыск по убийству, вот он никому ничего и не докладывал. А когда Желвак спросил напрямую, Ваня и признался — было-де у дружка такое опасное и глупое намерение, из-за чего он уже который день незнамо где пропадает.

А когда Желвак, сгоряча обозвав Ваню дураком, да не простым, а большой руки дураком, пошел к деду Акишеву докладывать, что Данилка-то, видать, ведя розыск, набрел на такое, что сам теперь в неприятности угодил, на конюшне появился посланец из Приказа тайных дел.

— Велено задворному конюху Назарию Акишеву выдать душегрею, что у него в коробу лежит, да в возок коня заложить и тот возок у Боровицких ворот держать наготове!

Обычно, когда кому-то из Верха нужно было ехать, коней-возников приводили с Больших конюшен, что в Чертолье, и с санями вместе, благо недалеко было за ними посылать. Но на всякий срочный случай и Аргамачьи конюшни своих возников со своими возками держали. Вот оно и пригодилось.

Забрав у деда душегрею (при этом ничего не знавшие конюхи немало повеселились, увидев, как старый дед, которому от баб уже ничего не было нужно, сердясь и смущаясь, добывает из своего короба припрятанную бабью одежонку), посланец убежал.

Богдаш поспешил поглядеть, кто в тот возок сядет, и увидел двоих, причем они прошли по кремлевскому двору скорой походкой, пряча лица в высокие воротники. Сели да и укатили.

Данилка, надо полагать, сидел где-то под замком.

Богдаш в третий раз отправился к Земскому приказу, где обнаружил Стеньку Аксентьева.

— Может, хоть ты скажешь, куда нашего конюшонка упрятали? — спросил его Богдаш.

— Кого?! — так и вызверился Стенька. — Это ваше отродье сатанинское? Да чтоб ему иссохнуть, не доживши веку! Чтоб ему помереть, да не сгнить! Попадись он мне, блядин сын! Я ему кишки-то повытереблю! Я ему язык-то ниже пяток пришью!

— А вот я из тебя сейчас блох-то повыбью, песья лодыга! — сказал на это несколько удивленный такими нежностями Желвак. — Я тебя, смердюка, туда отдам, где козлам рога правят!

И тут же таким навычным всякому доброму мужику движением огладил свои кулаки, одновременно чуть сдвигая повыше рукава.

Стенька несколько опомнился.

— Да чего ты?! Да ты знаешь ли, какое он, тот Данилка, богопротивное дело сотворил? Ты — знаешь? Нет? Ну и не суйся!

Было же вот что.

Когда Стенька прибыл наконец в родимый приказ, ему сказали, что Деревнин за ним присылал и велел единым духом нестись в Кремль, к Приказу тайных дел, а там, мол, о нем знают и куда надо отведут.

И точно — он оказался в комнате, которую занимал дьяк Башмаков со своими писцами, но по такому случаю писцов выставили.

— Вот он у меня по делу Устиньи Натрускиной ходил, — сказал Башмакову Деревнин. — Он тоже многое рассказать может.

— Что же остается? — спросил Башмаков и сам себе ответил: — Остается душегрея. И где та душегрея?

Он повернулся — и тут Стенька обнаружил, что в углу стоит Данилка Менжиков, к которому и обращен вопрос.

— На конюшнях, у деда Акишева в коробе, — сказал Данилка.

Стеньке очень хотелось начистить беглецу рыло, но в присутствии Деревнина и Башмакова он мог только злобно таращиться на парня.

Деревнин вышел, отдал приказание и сразу же вернулся.

— Теперь рассказывай, — велел он Стеньке. — Ты говорил, что по этому делу ходить будешь, и я нарочно тебя отпустил. Много ты выходил?

Стенька призадумался.

Теперь, когда оказалось, что никакая Анюта не боярыня, можно было бы кое в чем признаться.

Он рассказал, как Татьяна в церкви признала материнскую душегрею, как он последовал за новой хозяйкой душегреи и как впотьмах был втянут в неведомые ворота — с кем-то спутали, не иначе. Сказал, как его девка отвела в хоромы, как он там увидел душегрею совсем близко… и замялся…

— Дальше-то что было? — спросил Башмаков.

Стенька покосился на Деревнина. Тот, очень удивленный рассказом, смотрел на земского ярыжку так нехорошо, что Стеньке захотелось оказаться где-нибудь на Мезени.

— Ночевать тебя там оставили, что ли? — безжалостно догадался Башмаков.

Стенька повесил голову.

— Проснулся, а дальше что? — Дьяк не имел намерения позорить Стеньку, он только докапывался до истины, и Стенька, воспряв, воскликнул:

— А душегреи и нет!

Далее он изложил свои похождения, беседу с Пяткой и поиск Марьицы Сверчковой быстро и деловито, радуясь тому, что не нужно врать.

Тем временем в дверь поскреблись.

Деревнин подошел и в образовавшуюся щель принял мешок.

То, что было в мешке, он выложил на стол.

— Ну-ка, Степа, гляди внимательно — точно ли та душегрея?

Стенька подошел, посмотрел и кивнул.

— Данилка?

— Она, — подтвердил и Данилка.

— Надо же — тряпка, лоскутьев связка, а сколько из-за нее суеты, — заметил Башмаков, глядя на душегрею даже с каким-то уважением. — Ах, чуть не забыл! Пойду-ка распоряжусь!

Он вышел, и в комнате остались трое — Деревнин, Стенька и Данилка.

Подьячий и земский ярыжка подошли поближе к столу.

— Душегреюшка! — усмехнулся Деревнин.

— Вот она, голубушка! — подтвердил Стенька.

Данилка смотрел то на одного, то на другого, удивляясь радости, вспыхнувшей и на благообразном лице подьячего, и на красивой живой роже земского ярыжки.

— И прямо такую, как есть, ты ее принес? Или что-то с ней делали? Обшаривали, подпарывали, денег искали? — весело спросил Деревнин.

— Я ее пощупал, — признался Данилка, — а подпороть нечем было. Там что-то есть.

Тут подьячий и земский ярыжка переглянулись, но как? Их лица словно внутренним, снаружи незримым светом озарились!