– Мне очень жаль…

– Жаль? Вам жаль? Вы что, не слышали, что я сказал? Он хотел меня пытать, а потом убить!

– А что мне еще сказать? – Голос Поллока звучал так, будто он только что хорошенько получил по яйцам от начальства.

– Что, получили по яйцам? – спросил я.

– Угу.

– И на том спасибо.

– Слушай, Эллиот…

– Он связал меня по рукам и ногам и запихнул в свою вонючую машину, как мешок картошки. Он играл ножичком у меня перед глазами. Этот человек – полный псих!

– Расскажи, как это было.

– А я что делаю? Но я никак не могу врубиться…

– Во что?

– Из-за чего все эти разборки? Стрельба, угрозы… Из-за пары мешков дури?… О чем тут вообще говорить? Не такое уж это великое богатство. Ну почему он никак не успокоится?

– Я же говорил тебе. Здесь замешана не только твоя дурь. Он приторговывает в других местах, поэтому не может допустить, чтобы хоть кто-то выбился из-под его контроля. Тогда и другие начнут таскать у него, как вы. Теперь врубаешься?

– Ода! Наконец-то я получил разумное объяснение!

– Где ты сейчас?

– Здесь.

– Где это здесь?

– В Тонтоне.

– Так ты сбежал от Диккенса?

– Представьте себе! Где-то по дороге в Бристоль… – Я начал пересказывать ему, что произошло.

– Я знаю, – сказал Поллок. – Мы взяли его шестерок и фургон, но сам он ушел от нас.

– Да я видел, что произошло.

– А его красный фургон мы нашли в Бриджуотере.

– И что теперь? Дать вам за это медаль?

– Слушай, Эллиот…

– Ну?

– Мы найдем его.

– Очень на это рассчитываю. Этот маньяк знает, где я живу!

– Наши люди сидят у него дома.

– Ara, a он, я полагаю, сразу же попрется к себе домой.

– Нет, не думаю, что сразу попрется.

– Ну а другие версии у вас есть?

– Ну да, еще парочка.

– Он вернется, чтобы прикончить меня.

– Я понимаю, что ты напуган. Хочешь, я пошлю кого-нибудь из наших, чтобы обеспечить тебе защиту?

Я расхохотался.

– Защиту? Вы помните, что произошло сегодня утром? Не надо мне вашей защиты. С этого момента я буду защищать себя сам.

– Нет, Эллиот, это плохая идея.

– Да? У вас есть идеи получше? – Я не стал ждать его ответа и просто повесил трубку, вышел из будки и в сердцах плюнул на асфальт.

Я был страшно зол, зол, как рыба с крючком в глазу. Как горящий куст. Как канюк, только что схвативший полевку. Я шел быстро, опустив голову, злой как сам сатана. Не глядя перешел дорогу, чуть не врезался в старушку с сумкой на колесиках, не пропустил ни одного камня – все они отправились в канаву. Паника и страх отступили, теперь мной правил гнев. Я направился в сторону больницы, но, проходя мимо дверей бара, вдохнул затхлый запах пива и сигарет и решил зайти на минуту. Вообще-то я не люблю виски, но сейчас мне показалось, что стаканчик мне не повредит, придется как раз впору моему гневу и вытолкнет его наружу. Пламя в стакане. Жги меня! Я толкнул двери, вошел внутрь и огляделся. Навстречу мне повернулись три или четыре мрачных физиономии. Я подошел к стойке бара.

От толстого лысого бармена за версту несло потом. Он взглянул на меня, облизнул губы и буркнул:

– Ну?

– Полпинты горького, – сказал я, – и «Беллз».

– Двойной?

– Почему нет?

Он нацедил мне пива, бухнул кружку на картонную подставку, лихо плеснул мне в рюмку виски и с таким же стуком поставил рюмку рядом, а я положил на прилавок купюру. Пока он отсчитывал сдачу, я отхлебнул пива, а затем понес свои напитки в дальний угол.

Местечко было еще то. Липкий ковролин под ногами, липкие столы, пепельницы, полные окурков, музыкальный автомат сломан, у стены валяется старый облезлый пес, по виду какой-то больной. Я залпом выпил пиво, глотнул – виски обожгло мне нёбо, я закашлялся. И вспомнил слова Поллока, что самому защищать себя – плохая идея. Когда нёбо попривыкло, я сделал еще глоток и подумал, что Поллок ошибается на все сто. Наоборот, единственная защита, что есть у меня, – это как раз я сам, унаследовавший дар от мамы и сделавший его своим даром! Я – тот, кто нашел повешенного на дереве, тот, кто жил в трейлере и видел зайцев во сне, у кого на глазах чужой человек напоролся на вилы. Я – тот, у кого есть друг и подруга, сестра, мать, отец и работа.

Нет, виски не помогло мне выпустить ярость наружу. Скорее оно отвело ее в сторону, погладило по щеке, пошептало на ушко и велело на время затихнуть. Оно напело моей ярости песенку, что-то из классики, и на время внутри меня воцарилась тишина. Я не сразу проглотил остатки виски, сначала покрутил их во рту, и мне показалось, что я ощутил на языке вкус моря, утреннего тумана, слез и соли. Я попрощался с барменом и вышел на улицу с чувством облегчения, а может быть, и освобождения.

До больницы было рукой подать, но я шел медленно, нога за ногу, стараясь не думать ни о чем, чтобы дать виски раствориться в крови, а гневу – утихнуть. В коридоре я увидел знакомую медсестру и по ее радостному лицу понял, что что-то произошло. Она отвела меня в сторону, усадила на стул и сказала:

– Саманта вышла из комы сегодня утром.

– Правда? Она в сознании?

– Да.

– И как она сейчас?

– Сложно сказать. К вечеру будем знать больше.

– А можно ее повидать?

– Конечно! Она спрашивала о тебе.

И я пошел за сестрой в палату к Сэм, сел рядом и взял ее за руку. Она спала, обнимая своего медвежонка, но спустя полчаса пошевелилась, повернула голову и открыла глаза. Сначала она смотрела на меня не узнавая, как будто не понимала, кто я такой и как тут очутился, но вдруг в ее глазах вспыхнуло узнавание, и она сказала:

– Эллиот! Это ты?

– Привет! – сказал я.

– Знаешь, а я в больнице.

– Знаю.

– Я спала.

– Ara. Всего пару дней. Я приходил навещать тебя. И твои родители тоже приходили. Медсестра заставила меня разговаривать с тобой.

– Правда? А о чем ты разговаривал?

– О всякой ерунде.

Сэм улыбнулась:

– Мне снился сон.

– О чем?

– О собаках.

– Господи, неужели о собаках?

– Да.

– Хороший?

– Да, очень. Наверное, я от него и поправилась.

– А что случилось с теми собаками?