— Кто, черт возьми, ты такой, чтобы мне приказывать? — спросил он низким грудным голосом, который уже перестал у него ломаться.

Неожиданное сопротивление со стороны перепачканного крестьянского парня, да к тому же малолетки, совершенно сбило с толку самоуверенного метрдотеля. Растерявшись, он разом утратил свою надменность.

— О, я просто пошутил, молодой человек, — сказал он, улыбаясь своей обольстительной улыбкой, с помощью которой он обычно обезоруживал самых разгневанных женщин, — будем друзьями.

При этом он протянул Бену свою руку, тонкую руку с длинными пальцами и острыми отполированными ногтями. Бен сделал вид, что не видит протянутой городской руки, и не протянул в ответ свою грязную мозолистую руку, всю в царапинах и порезах. Также он не протянул свою руку за сигаретой, которой чужак угостил его из серебряного портсигара с монограммой.

— Не куришь, друг? — спросил Гарольд, стараясь казаться солидным человеком, который удостаивает мальчика предложением своей дружбы.

— Курю, — строптиво ответил Бен.

— Почему же ты не хочешь взять у меня сигарету?

— Не хочу, и все тут! — еще строптивее ответил Бен.

Двойного оскорбления Гарольд уже не вынес и попробовал было отстоять свое павшее достоинство.

— Tuff kid, eh?[190]— спросил он, разглаживая тоненькие усики.

— Yep, — подтвердил Бен и зашагал в хлев, бросив чужака посреди разговора.

Гарольд тотчас отправился к Бетти и пожаловался ей на грубость ее сынка. Он выложил ей все. Бетти отправилась в хлев и долго отчитывала сына, который распугивает людей, приезжающих в пансион. Глядя большими черными, мечущими искры глазами, раздувая ноздри, она долго и горячо бросала свои обвинения Бену, который и сам ведет себя не по-людски, и с другими обходиться по-людски не умеет. Она тараторила, точно сыпала горохом из маленького накрашенного и подвижного ротика. Бен глядел на нее своими зоркими зелеными глазами и молчал.

— Well[191], если он мужчина, пусть разбирается со мной сам, а не ходит жаловаться на меня моей маме, — только и ответил он на упреки матери. — А если он боится, то пусть лучше со мной не связывается, а не то я ему пообломаю его блестящие ногти…

Бетти, как всякая мать, которая видит в своем взрослом сыне только ребенка, испуганно взглянула на вытянувшегося юношу, который говорил о драке и о том, что ногти пообломает. Все в нем вдруг стало ей чужим: его грубый голос и рост, его длинные руки и неподатливая мужская шея. Но наибольшее отчуждение вызывало неприкрытое неповиновение Бена ей, его собственной матери. Никогда еще его неповиновение не было таким сильным и открытым, как теперь, когда оно уже граничило с враждебностью, и эта враждебность, как прекрасно понимала Бетти, возникла у Бена не на пустом месте, а из-за того, что она взяла сторону чужого человека, за которого в своей женской ревности слишком уж горячо заступилась. И тем не менее Бетти не захотела признаться самой себе в том, что сама вызвала в сыне это неповиновение, но предпочла чувствовать себя несправедливо обиженной матерью и мученицей.

— Папин сынок! — сказала она, чтобы обидеть Бена.

— Yep, — подтвердил Бен, вовсе не обидевшийся на эти слова.

Как всегда, грубое юношеское «уер» взбесило Бетти, потому что она увидела в этом словечке все нравственное падение своего единственного сына, который, как она когда-то мечтала, мог бы стать человеком — дантистом или даже настоящим доктором.

— Не смей говорить мне «уер»! — закричала она в гневе. — Я не хочу этого слышать, понял?

— Yes, mem![192]— Бен стал преувеличенно вежливым, но в этом не было уважения, только насмешка.

Бетти, как всегда, когда чувствовала себя беспомощной, прибегла к женскому оружию — слезам.

— Боже, за что мне это? — спросила она, подняв свои горящие глаза к черным стропилам, с которых свисали клочья паутины.

Ее пухлые пальчики нервно искали носовой платочек, маленький вышитый носовой платочек, чтобы сдержать подступившие слезы. Бен, который терпеть не мог слез, поскорее наклонился к стоку в цементном полу и принялся выгребать свежий коровий навоз.

— Пошла отсюда, Нелли! — стал он выгонять коров из хлева. — Хей, Сэйди!..

Бетти выбежала из хлева, оскорбленная от заколок до высоких каблуков. Она пылала гневом на своего сына. Но вместе с тем она вдруг почувствовала страх перед Беном, страх перед его чуждостью, его неповиновением, но более всего — перед подозрением, глядевшим из его глаз. Оскорбленная скверными подозрениями сына, которые Бетти считала подлыми, отвратительными, неслыханными, она вместе с тем глубоко в своем сердце знала, что у него есть основания подозревать ее, и от этого еще больше злилась, беспокоилась и боялась. Чтобы унять свой страх, она попробовала махнуть рукой на всю эту дурацкую историю.

— Глупый мальчик совсем одичал среди скота, — смеясь, сказала она Гарольду, — но он у меня свое получил, теперь будет знать, как следует разговаривать с людьми.

— Если он будет грубить, я ему уши надеру, — похвалился, в свою очередь, Гарольд перед Бетти, отлично зная про себя, что он теперь даже не решится подойти к рослому парню-фермеру, от которого исходили упрямство и сила молодого бычка.

Хотя они больше не говорили о Бене, потому что говорить о «мальчишке» было ниже их достоинства, их тревожил рослый молчаливый парень в коротковатом оверолсе. Они, со своей близостью, таились от него больше, чем от кого бы то ни было на ферме, даже больше, чем от Шолема. Они обходили стороной хлев, не заглядывали на луг, куда Бен обычно выгонял коров. Бетти каждый раз, когда ей нужно было съездить с Гарольдом в ближайший городок, сперва выглядывала во двор, нет ли там ненароком Бена. Она вскакивала в машину так быстро и пугливо, будто делала что-то запретное. Гарольд вел себя так же, только не показывая этого Бетти. Но она все равно видела его страх, так же как он — ее. Стыдясь этого тихого страха, который им не пристал, скрывая его друг от друга, они оба знали, что страх засел в них, что один видит его в другом и чувствует себя от этого глупо и неловко. Но, как они ни скрывались, Бен их замечал и показывал им, что замечает. Из любого угла и укрытия, что бы он ни делал: доил коров или наливал воду в корыто, ухаживал за птицей или колол дрова для кухни, — он нащупывал их своими зоркими зелеными глазами. Даже по вечерам, когда Гарольд выходил с Бетти на прогулку по темной дороге, которую лишь светляки освещали своими огоньками, Бен вдруг вырастал как из-под земли им наперерез. Не видя его лица, они оба, Бетти и Гарольд, ощущали присутствие его рослой фигуры, узнавали его шаги, его ночной свист. Они видели его даже тогда, когда он и не думал показываться. Его тень ходила за ними по пятам, преследовала их. Вскоре стали происходить ночные чудеса со стоявшим во дворе желтым «студебекером». Как-то раз утром Гарольд обнаружил, что в покрышку колеса воткнут гвоздь; в другой раз из шин был выпущен воздух; на третий — желтая краска оказалась исцарапанной. Однажды машина начала так вонять, что дамы, которых Гарольд вез в ближайший городок, посреди дороги попросили остановить машину и отпустить их домой пешком. Женский смех, крик и шутки окончательно ошеломили Гарольда. Он дрожащими пальцами растрепал свой гладкий пробор, пытаясь отыскать причину вони в своей машине, которую мыл, чистил и холил, как себя самого. Только после долгих поисков он обнаружил дохлую кошку, глубоко засунутую под заднее сиденье. Гарольд ни секунды не сомневался в том, что это дело рук Бена, и в гневе поклялся переломать злобному мальчишке все кости, пересчитать ребра, повыбивать зубы, но дальше клятв дело не пошло. Бен даже не прятался от Гарольда и смотрел ему прямо в глаза, проходя мимо него. Гарольд уступал ему дорогу. Он хорошо видел, что парень из кожи вон лезет, чтобы вывести его из себя и вызвать на драку, и не собирался предоставлять Бену такую возможность. Ему вовсе не хотелось появиться с подбитым глазом, в порванной шелковой сорочке или даже со сломанным ногтем, да он и не чувствовал сил для драки в своих ловких городских руках. Гарольд себя не обманывал: чем-чем, а умением драться он не отличался. Как это часто бывает со слабаками, он в своих собственных глазах выглядел нравственно выше и умнее своего противника, с которым ему не пристало связываться. Гарольд, не морщась, проглатывал все оскорбления со стороны парня. Он находил свое утешение в том, что его ценила Бетти.