В пятницу, в день открытия фестиваля, средней руки цирк показался бы в сравнении с «Эль-Монако» местом умиротворенного покоя. Стоило мне покончить с одним делом, как на меня наваливались три новых. Кружа в этом хаосе, я вдруг понял, что папа устал и еле держится на ногах. Он тащил простыни в «Крыло Фэй Данауэй», и я, приглядевшись к нему, увидел, что лицо у папы пепельное, изнуренное и морщин на нем гораздо больше обычного. Я торопливо приблизился к нему и сказал:

— Слушай, пап, дай-ка мне эти простыни. Тебе не мешает вздремнуть. Я и сам справлюсь. А если понадобишься, я тебя позову.

Он устало кивнул и сказал:

— Ладно, Элли. Может, мне и вправду стоит поспать немного.

Остаток дня я провел в конторе и в других наших строениях, с головой уйдя в работу. Я, возможно, и осознавал, смутно, что где-то играет музыка — может быть, на парковке или на шоссе, — однако от того, чем я занимался, она меня не отвлекала. А потом, около пяти часов вечера, прохладное мерцание музыки вдруг проникло в мое сознание и возвратило меня к нормальной жизни. Я оторвался от работы, подошел, притягиваемый музыкой, к окну моей конторы и увидел людей, стоявших и на парковке, и на 17Б. Все они смотрели в одну сторону — на северо-запад, в направлении Уайт-Лейка. Я вышел наружу и присоединился к ним, стоявшим в грязи. И, наконец, услышал музыку по-настоящему, чистую и светозарную. Ричи Хэвенс пел «Freedom».

Голос его, спутать который ни с чем было нельзя, прокатывался по 17Б, точно звуки грозы. Он отражался от холмов, долин и озер, примыкавших к ферме Ясгура и к «Эль-Монако», и приходил к нам, поднимая нас над заботами дня, внушая веру в то, что все на свете возможно. Я смотрел в сторону фермы Макса и улыбался. Пойти на концерт я не смог, и потому концерт пришел ко мне.

Следующий день оказался таким же безумным, как предыдущий, и с каждым проходившим часом безумие его лишь нарастало. Сразу после полудня этой субботы, и сразу после очередного ливня, я сидел на передней лужайке мотеля — вернее, на том, что от нее осталось, — стараясь успокоить вымазанного в грязи хиппи, который понемногу возвращался из дурно сложившегося «странствия», предпринятого им с помощью ЛСД. Хиппи тупо смотрел в пространство, вглядываясь в нечто такое, чего там никогда не было, а я вдруг услышал донесшиеся с 17Б взревы мотоцикла. Я обернулся и, действительно, увидел ехавший прямо на нас мотоцикл. Он резко остановился в нескольких ярдах от нас, забрызгав меня и хиппи грязью.

— Вы спятили? — закричал я. — Тут же людей полно. Еще задавите кого-нибудь!

Мотоциклист снял с головы шлем, и на плечи его упала длинная грива каштановых волос. Собственно говоря, это была мотоциклистка в черной кожаной куртке поверх джинсовой рубашки. Не произнеся ни слова, она слезла с мотоцикла, тут же повалившегося на землю. Лицо ее было красным, и я вдруг увидел, что большие глаза ее расширяются, становясь еще больше. Она стояла передо мной, слегка приоткрыв рот и молчала. Дождь только что промочил ее насквозь, а опустив взгляд пониже, я понял, что она беременна. Между ног ее каплями стекала вода, но не дождевая. «Господи, — подумал я. — Это и вправду то, что я думаю?» У женщины только что отошли воды!

Я понимал — необходимо что-то предпринять, и поскорее, но сознавал также, что я не лучший из кандидатов на исполнение такой работы. Начать с того, что я и представления-то не имел, какая первая медицинская помощь тут требуется. В школе я напрочь завалил биологию, потому что не мог заставить себя препарировать лягушку. Я и героин, да и все, что требовало инъекций, обходил стороной, поскольку боялся уколов. Я, может быть, и выглядел мужчиной дородным и дюжим, но где же сказано, что мистер Дородный-и-Дюжий непременно должен уметь принимать роды?

Театральное появление этой девушки возвратило к жизни с десяток накачавшихся наркотиками хиппи, за миг до того бессознательно валявшихся на земле. Теперь они столпились вокруг меня, разглядывая девушку так, точно она была существом с другой планеты.

— Ничего себе, — сказал один из них. — Она же щас родит.

— Есть среди вас врач или санитарка? — в отчаянии спросил я.

Хиппи, мужчины и женщины, переглянулись.

— Не-а, — ответила одна.

— Нет, друг, — подтвердил другой.

— Ну так, помогите, хотя бы, занести ее в мотель, — закричал я. Я и двое хиппи сцепили руки, так что получилось подобие сиденья, на котором мы и оттащили девушку в бар. Пока наше шествие медленно продвигалось к нему, откуда-то прибежал с бейсбольной битой в руке встревоженный шумом и гамом папа. Мы опустили девушку на пол, и папа тоже понял, что она того и гляди родит.

— Вызови помощь, пап! — велел я. Он побежал куда-то, ошеломленный и намертво сбитый с толку. Куда — я и понятия не имел.

У одного из хиппи, видимо, заработали вдруг нейронные связи, и он объявил:

— По дороге до нас никто не доберется, друг. Там все стоймя стоит.

«Вот жопа, — подумал я. — А ведь он прав!»

— Кто-нибудь, позвоните в полицию штата, — сказал я хиппи, — объясните, что у нас женщина рожает и нам срочно нужна помощь. Мотель «Эль-Монако». На 17Б, в Уайт-Лейке.

Несколько человек припустились бежать — почему-то в разные стороны. Я повернулся к девушке, взглянул в ее испуганные глаза, становившиеся с каждой секундой все большими и большими. Ей было от силы лет двадцать. И когда она завопила от боли, крики ее пробились сквозь пелену моего ужаса, и я начал действовать.

— Все обойдется, — сказал я девушке, и заглянул ей под юбку, решив, что именно там находится место, требующее особого внимания. А потом спросил: — Ничего, если я сниму с вас трусы?

Рядом с девушкой присела женщина лет тридцати с небольшим, подсунула под ее голову сложенный свитер — вместо подушки. А после начала гладить девушку по голове.

— Все обойдется, маленькая, — повторяла она. — Не беспокойся, мы о тебе позаботимся.

Прочие хиппи тоже опустились рядом с ней на пол, наперебой произнося слова утешения и ободрения. Теперь беременную окружали коленопреклоненные люди. Я осторожно стянул с нее трусы и вдруг вспомнил, что видел в каком-то телефильме человека, оравшего ровно в таком случае: «Вскипятите воду! — а затем: — Тужься!». Впрочем, что я понимал в подобных делах? Зачем мне нужен кипяток, я и знать-то не знал, и потому просто завопил:

— Тужься!

Теперь уже и хиппи, с облегчением обнаружившие, что знают, как им себя вести, последовали моему примеру и заорали:

— Тужься! Тужься! Тужься!

Лежавшая на полу безымянная роженица набрала в грудь побольше воздуха, героически взвизгнула и поднатужилась. Женщина, гладившая ее по голове, зашептала:

— Как у тебя здорово получается, милая, какая ты умница. Главное, не останавливайся.

Я продолжал бессмысленно выкрикивать: «Тужься!», надеясь, что из этого хоть какой-нибудь толк да выйдет. И ведь вышел. Между ног девушки появилась верхушка маленькой, темной, волосатой головки. Я взволновался так, что едва к потолку не подскочил. И тут же услышал восторженные клики.