– Мам, а чего ты не готовишь никогда?

– А ленюсь, – легко призналась мама, – хватит, наготовила я за свою жизнь! Ох, дочка, я бога не устаю благодарить, что ты у меня такая удалась.

– Какая? – насторожилась Тина.

– Хваткая. Сильная. Не то что Верка, той только повыть бы, любой ее с ног свалит, а ты вон сколько вынесла, а не сломалась!

Мама, мама! Сломанную-то вещь починить можно, запчасти поменять и – вперед. А что делать, если вещь сгорела? Совсем. Кучка пепла на память, и все. Остается только заново возрождаться, как птица Феникс.

– … Да, ты, Тиночка, сильная! Не бережешь себя совсем, у меня вся душа за тебя изболелась, вон, валерьянку литрами пью, и давление скачет, прям беда! А еще Верка, паразитка, нервы истрепала! «Мама, зачем ты только меня, такую уродину, родила!»

А она не уродина, а дура! До тридцати лет с мужиками не научилась обращаться, а вот матери душу наизнанку выворачивать слезами своими – научилась! Эгоистка! А Ефимыч твой! Как сгрызутся с ним, мне прям деться некуда, и…

Это называется «Дайте жалобную книгу». Тина давным-давно научилась не принимать близко к сердцу материнские стенания. Иначе можно было сбрендить от несовершенства этого мира в целом и их семьи – в частности. Еще пара завываний, и мама перейдет к вопросу воспитания детей, перемоет косточки Агриппине Григорьевне, потом – соседям и непременно закончит убийственным выводом, что у героев эпопеи «Просто Мария» или «Новая жертва» проблем побольше – да, побольше! – а ведут они себя не в пример благородней и не заставляют своих матерей валерьянку литрами глотать – нет, не заставляют!

Тина сама ее разбаловала, это было ясно. А мама в свою очередь разбаловала Веронику и детей заодно. Ефимыч разбаловался сам. Действительно, семейка – будьте-нате!

Кто бы еще Тину побаловал, а?

Нет желающих? Ау!

– Мам, – прервала она страстный монолог плакальщицы, – а ты ни с кем из Бердска не переписываешься?

– А зачем? – удивилась та.

– Ну, у тебя же там подруги были, друзья.

– Какие друзья, Тиночка! Отцовы собутыльники да мои девки с работы, так они от зависти, когда мы к тете Клаве собрались, чуть меня на кусочки не порвали! Виданое ли дело, в Москву перебраться за здорово живешь!

– Так ты больше с ними не общалась?

Мать презрительно поджала губы вместо ответа. И вдруг спросила:

– А что это ты, дочка, вспомнила вдруг?

– Да вот, вспомнилось, – Тина была само спокойствие. – Я же все-таки была там недавно, в Новосибирске, конечно, не в Бердске, – соврала она на всякий случай.

– Ну да, ну да, – закивала мама, – все-таки родина, правда? А у меня вот, знаешь, как отрезало! Вот прилетела бы щас туда, наверное, и не екнуло бы нигде! Столько всякого горя было!

– Мам, а…

Как же спросить, как? И стоит ли вообще снова копаться в этом? Ни разу в эти безумные дни Тина не вспомнила о том кошмаре на бердском кладбище, и о старушке в морозовской квартире тоже не вспомнила. Кстати, могла бы спросить у него. Уж про свою собственную квартиру он должен был знать. Мог бы объяснить, почему не стал жить там.

Что же это она не полюбопытствовала?

А впрочем, какая разница!

Важно совсем другое.

– Мам, а когда я уехала, что там было?

Мать посмотрела как-то странно, словно сквозь Тину. Вспоминала что-то, и было заметно, что эти воспоминания причиняют ей боль.

– Зачем, дочка, старое ворошить?

Тина вскочила из-за стола.

– Так я не поняла, значит, на самом деле что-то было? Что-то, кроме того, что Морозов меня бросил?

– И фамилию помнишь, – покачала головой мать, – хотя, конечно, конечно… Ой, доченька! Виновата я перед тобой, наверное, да уж не воротишь ничего! И Ефимыч твой…

Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Тина закричала страшным шепотом:

– При чем тут Ефимыч?!

– Да ни при чем, – отмахнулась мама, – просто не встретила бы ты его, если бы иначе все повернулось, а так вот он, с тобой, туточки. И где б ты мужа лучше нашла? То, что с Вероникой-то они лаются, это не беда. Зато он с тобой ласковый, бережет тебя, доченька. А это дорогого стоит, ты мне поверь, вот папа твой…

– Знаю про папу! Ты другое хотела рассказать. Рассказывай.

И мать рассказала.

Он решил напиться. Вот так банально – напиться и забыться хоть ненадолго. Но когда принесли заказ, раздался звонок, и Морозов, напуганный ее странным голосом, предложил встретиться в ресторане у Китай-города. На людях она вряд ли кинется его убивать. А именно это желание услышал он в ее яростном шепоте.

Он пошел пешком, взвинчивая себя догадками.

Она подумала, что он намерен преследовать ее всю жизнь, и потому решила избавиться от него радикальным образом.

Она подумала, что он сдал билет из-за внезапного помрачения рассудка, и теперь его легче убить, чем вылечить.

Она подумала, что у него другой интерес в Москве, и от ревности сама сошла с ума.

Она…

«Может, хватит?» – взмолился он, обращаясь к собственным мыслям. Они упорно бились в голове, и тогда, чтоб отвлечься, Морозов стал разглядывать витрины. Ничего хорошего из этого не вышло.

«Вот это платье ей бы пошло». «Вот этот сыр она любит». «Вот эти цветы ей бы понравились». «Вот эти серьги она бы стала носить, не снимая».

Последнее замечание привело его в экстаз. Представилась Тина в серьгах. Только в серьгах. И, подтрунивая над собственной подростковой впечатлительностью, он зашел в магазин. А потом еще в два. И став счастливым обладателем цветов, куска сыра и пары серег в бархатной тривиальной коробочке сердечком, Олег явился в ресторан.

Официант ничего не имел против, чтобы выполнить просьбу прилично одетого клиента. Нарезал сыр и подал вместе с кофе. Все бы в жизни решалось так просто, подумал Олег с ухмылкой. Вряд ли Тина так же легко согласится принять серьги. Да и цветы она не сможет, наверное, отнести домой. Там же муж!

Хорошо хоть от покупки платья воздержался, похвалил себя Олег.

– Я все знаю! – раздался вдруг рядом свистящий шепот.

И как это он пропустил ее появление? Тяжело дыша, Тина возвышалась над ним.

– Ты что, стометровку бежала? – Олег приподнял брови. – Сядь, отдышись.

– Ты – болван, Морозов! Ты чертов идиот и садюга!

– Что?!

– Я все знаю! – повторила она. – Все!

Если она так сердится из-за того, что подсмотрела, как он покупал серьги, дело – швах. Точно не возьмет.

Или ее взбесил сыр? Решила, что Морозов экономит, вот и приволок еду с собой!