— Я уже знаю, — эти слова самые скупые на интонации. Такие сдержанные и сухие, что мне вдруг больно становится. За него. — Спасибо.

— Что с ним? — рискую поинтересоваться. — Почему он сдал немецкой агентуре только имя? Почему он не сказал им, что она мертва? Это был его козырь? Причастен ли он к убийству? — Тарский, конечно же, уходит от ответа. Отводит взгляд и какое-то время, играя желваками, смотрит в сторону. — Я никогда вас не пойму…

— Януш работал на три государства. Одним имя, другим тело, для третьих — национальный герой, — с трудом представляю, чего ему стоит эта якобы хладнокровная речь. Предпочел бы об этом не вспоминать, но пересиливает себя ради меня. — Урсула была младшей среди нас и, по его мнению, слабым звеном. Ян посчитал, что, сдав ее, мы ничего не потеряем, а только выиграем.

Это настолько цинично и жестоко, что никаких реакций у меня не вызывает, кроме вопроса:

— Ты убил его?

— Я ничего ему не сделал, — выталкивает слишком яростно. Хотел бы, несомненно. — Отец, — на этом слове голос падает и как бы оставляет многоточие.

— Ясно, — шепчу едва слышно, просто чтобы подвести черту и навсегда закрыть эту тему.

Вместе переводим дыхание.

— Скоро все закончится, и мы вдвоем отсюда уедем, — заверяет Тарский после небольшой паузы. — Доверься мне.

Надежда и безумная радость, которые вспыхивают в моей груди, пугают и приводят в состояние паники.

— Не надо… Не обещай мне ничего… Не смей! Я больше не хочу это слышать… Лучше оставь меня в покое! Пожалуйста… Еще раз я все это не выдержу…

— Выдержишь, Катя. Кто, если не мы? — последнее на вопрос не похоже.

Гордей просто подводит меня к краю и в очередной раз дает понимание, что другой дороги нет. Я все это осознаю и все равно злюсь.

— Оставь меня… Хотя бы на сегодня… Пусти ты! — толкаю в грудь, в отчаянии прикладывая все свои силы. — Я сейчас поеду домой. Одна! И не смей за мной ехать… Слышишь меня? Не смей!!!

Вновь при взгляде на него изнутри разрываюсь. И сказать больше ничего не могу. Да и последнее, что якобы кричала, на самом деле вышло надорванным хрипом. И Гордей молчит. Понимает, что если еще что-то весомое скажет, у меня случится настоящий нервный срыв. Кажется, что долго молчит. Себя ведь ломает.

— Слышу.

Впервые думаю, что именно по этим интонациям, умению говорить вот так вот четко и конкретно, без эмоций, и должна была догадаться, кто он такой.

Вырвавшись, не оглядываясь, бегу в зал. Орловский, судя по всему, даже не думал беспокоиться и искать меня. За его столом уже находятся несколько мужчин, они что-то напряженно обсуждают. Меня это лишь радует. Дату мы оговорили до прихода Тарского. Мелкие детали тоже. Кроме того, Орел снова четко дал понять, что до брачной ночи я должна оставаться невинной. С ужасом представляю его реакцию, если обстоятельства вынудят меня все же перешагнуть эту черту.

— Все нормально? — похоже, вспоминает обо мне Орловский, лишь когда возникаю в непосредственной близости.

— Да, — улыбаюсь я. — Устала. Если не возражаешь, поеду домой.

— Поехали, — заключает Орловский и поднимается из-за стола. Застегивая пиджак, поясняет: — Бойцов твоих отпустил. Сам отвезу.

На какой-то миг у меня все стынет внутри. Но я быстро напоминаю себе о его бзике относительно невинности и снова улыбаюсь. Сейчас бояться мне нечего.

— Точно? — обвожу взглядом сидящих за столом мужчин. — Не хотелось бы доставлять лишние хлопоты. Я могу и скромно, на такси.

После разговора с Тарским чувствую себя настолько измотанной психологически, словно танк по мне прошелся. Хочу как можно скорее оказаться в одиночестве, иметь возможность сбросить маску и спокойно выдохнуть. Но Орел настаивает и все же везет меня домой лично. Несколько раз оглядываюсь у ресторана и позже на парковке у дома. Благо Таир все же не последовал за мной. Отступил. Только вот надолго ли…

Катерина

— Почему это задание было поручено тебе? Ты работала в паре? Кто курировал? Называй имена.

— Фридрих Вагнер. Я работала с ним.

— Он мертв, — немец явно разочарован моим ответом. — Или, может быть, нет?

— Мертв.

— Ты вскроешь хоть одного рабочего агента? — давление усиливается. Интонации становятся резкими и высокими. — Нам нужен живой агент.

— Разве вам недостаточно меня?

Утро начинается привычно. Тревога не спадает. Никак не пойму, почему мне продолжают сниться допросы, если днем я об этом не думаю. Да, было тяжело, но сейчас у меня ничуть не меньше проблем. Еще и Тарский… Едва врывается в сознание, сердцебиение вновь набирает обороты.

С трепетом, который саму меня немножко изумляет, глажу низ живота. Почему-то кажется, что малыш уже может это чувствовать. Я все чаще говорю с ним, признаюсь в любви. Первые разы это было как-то неловко и странно. Сейчас почти неосознанно — утром и вечером. Если возникает такая потребность, то почему нет?

Никак не могу перестать гадать о том, как бы отреагировал Таир, узнай он о ребенке. Сколько ни думаю, не могу представить реалистичную реакцию. Мы никогда не говорили о детях и почти все время предохранялись. Я даже не в курсе, любит ли он их в принципе и планировал ли когда-то заводить семью.

Боже… Чем больше я об это размышляю, тем сильнее расстраиваюсь. Наверное, лучше отбросить пока. Очевидно, что сейчас неподходящее время. И… Нужно быть готовой, что подходящим оно не будет никогда.

После той встречи в ресторане Тарский куда-то пропал. Больше недели прошло, не видела его. Чем занимается? В то, что отступил, ни за что не поверю. Это и злит, и греет душу. Как бы то ни было, я всегда знала, что он будет рядом и в случае чего оградит от любой опасности. Как ни ругаю себя, держусь за эту уверенность. Особенно когда в общественных местах возникает необъяснимое ощущение слежки. Раньше бы меня это испугало, сейчас же, напротив — успокаивает.

Вот и сегодня… Выхожу из дома на прогулку. Пока иду к парку, страсть как охота обернуться. Затылок и спину жжет чей-то взгляд, но я уже знаю, что ничего сама не выясню. Поэтому, сунув ладони в карманы пальто, продолжаю медленно брести по тротуару. На улице не так уж и много людей, в парке и того меньше. Время, да и погода не способствуют. Мороз трещит, ветер то и дело хрустит сухими кронами нависающих над головой деревьев. Ни одна мамочка не додумалась выбраться с коляской, лишь изредка какой-нибудь собачник встретится.

Самой себе не могу объяснить, зачем я сворачиваю с центральной аллеи на узкую тропинку, ведущую вглубь густых кустарников, которые даже зимой без листьев формируют непроглядную чащу. Иду медленно, но не останавливаюсь. Пульс ускоряется. Дыхание становится тяжелым. Сердце отрывисто стучит в ребра.