– До истинна мужика вам еще далече, ну да делать нечего. Землицей малость присыпьтесь, а то лицо больно бело, да и поспешим.

Шли какими-то закоулками, пролазили через проломы в заборах, проходили через погорелые места и как-то совсем неожиданно опять вышли к кабаку, а там и ко двору купца Федора Сомова.

Оставив Андрея и Митяя в схороне, Поляк, ведомый Романом, отправился в Кремль. В пути держались сторожко, но двух мужиков, одним из которых был покалеченный нищий, уже примелькавшийся стрельцам, стоявшим у Никольских ворот, а другим – работный мужик, коих много проходило поглазеть на соборы, на царские палаты, никто не остановил.

Поп Пимен оказался здоровенным чернобородым мужиком с огромными ручищами, могучей грудью, на которой меж двух бугров мышц лежал большой серебряный крест.

Вознеся крест над убогоньким, Пимен прогудел густым басом:

– Кому спонадобился я, дети мои? Тебе, божий человече, али тебе? – обернулся он к Поляку.

Тот утвердительно кивнул головой.

– Дело у меня к тебе тайное, а здесь людно, – кивнул Поляк головой в сторону суетящегося на площади народа, – может, где место укромное есть?

Поп оглядел Поляка с ног до головы и кинул взгляд на стоявшего невдалеке в окружении четырех стрельцов десятника.

Взгляд этот не ускользнул от Романа, который, склонив голову набок, зорко наблюдал за попом.

– Дело-то стрельцов не касаемо! – с угрозой в голосе произнес он. – Нас не бойся, худа не сделаем.

Поп засмеялся, скаля крупные желтые зубы.

– Я не из робких, не токмо поклоны бить могу, но и кулаком по хребту крестить приходилось, – и, вдруг резко оборвав смех, спокойно сказал: – Пошли. Тут недалеко.

Пройдя темными узкими коридорами, Пимен и Поляк оказались в маленькой комнатке, заваленной какими-то деревянными разрисованными красной и желтой краской щитами. Потолок в комнатушке был настолько высоким, что терялся в полумраке.

– Здесь нас никто не услышит, говори!

Поляк вытащил из-за пазухи узелок, развернул.

– Знакомо тебе это?

Пимен протянул руку.

– Дай, погляжу.

Подойдя ближе к свету, пробивающемуся сквозь слюдяное, засиженное мухами оконце, он поднес завернутое в тряпицу к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Повернувшись к Поляку, он удивленно воскликнул:

– Быть того не может, мой перстень! Откуда он у тебя?

– Признал вещицу, – облегченно вздохнул Поляк. – Я боялся, каб ты не запамятовал, что делать тогда?..

– Так откуда он у тебя? – повторил вопрос поп Пимен.

– Ты дал его Федору Сидорову, он – мне. Оттого я здесь, пред тобой, ибо заверил меня Федор, что помощником ты мне верным будешь в деле моем.

– Ты сам-то кто?

– Побратим я Федору, товарищ его в делах ратных.

– Оно как, ну и что тебе надобно от меня?

– Посоветуй, как до государя нашего Алексея Михайловича добраться, челобитную подать от народа. Зело важная бумага, надежа на нее у мужиков.

Поп покачал головой, задумался.

– Не так трудно челобитную подать, как опосля того ноги да голову целы унесть, вот об чем забота. – Помолчав, он продолжал: – Завтра поутру государь наш на Девичьем поле смотр чинить будет дворянскому войску. Народа придет поглазеть на то множество. Попытай там счастье подойти к царю-батюшке, да не стой столбом, на колени и челобитную обеими руками тяни, да гляди же, обеими, – возвысил голос Пимен, – не то стрельцы зарубят. Государя от убивцев стерегут. Ну, а как примут жалобу, попробуй в толпу спрятаться, может, и посчастливится тебе. Ну, а ежели дознается государь, кто ты есть, не миновать виселицы. Коли на смотре дело твое не выгорит, возвертайся сюда, в собор, до времени схороню, а ввечеру представление в соборе будет, халдеи «Пещное действо» представлять будут. Государь в собор придет. Помогу тебе к нему подойти, а тут уж сам не робей: на колени… и грамотку тяни. Одежонка у тебя справнее есть, а то эта больно смердит.

Поляк кивнул головой.

– Оденься купцом али дитем боярским. Ноня много их на Москву наехало на смотр царский, с глаз ведчиков и спадешь. А пока с Богом, брат, – поп перекрестился. – Пойдем, выведу тебя из собора.

Проведя узкими темными коридорами, Пимен подвел Поляка к низенькой дверце. Показав на нее рукой, он сказал:

– Надобен буду, постучи в дверь, позовут. Прощай. Молиться за тебя буду, – и, перекрестив Поляка на прощание, Пимен открыл дверцу. – Бог с тобой!

– Прощай, брат, может, и свидимся еще, я удачливый.

– Дай-то Бог, дай-то Бог, – прогудел Пимен в ответ. – Право держись. Обойди собор, там и товарища своего найдешь, – донеслось Поляку вслед.

С рассветом потянулся народ московский за Москву-реку на Девичье поле. Каждый норовил опередить другого, занять место получше, к царю поближе, дабы увидеть мощь государства русского, надежу и опору самодержавия – дворянское ополчение.

Придя загодя, Поляк с товарищами, в кафтанах, при оружии, тоже толкались в пестрой толпе московского люда, бранясь от нечего делать с напирающими со всех сторон мужиками и бабами, ожидали приезда царского поезда.

Поле, расчищенное от кустарника, выровненное и посыпанное желтым речным песком, огороженное бревенчатыми перилами, постепенно заполнялось войском. Это были стрелецкие и рейтарские полки, стройными рядами вытягивающиеся сотнями в линию перед смотровой царской палаткой. Между бревенчатыми перилами, поставленными для сдерживания простого люда, все прибывающего и прибывающего на смотровое поле, и стройными рядами стрелецких и рейтарских полков пролегла широкая, прямая желтая от песка полоса, по которой должно было проходить дворянское ополчение.

Время шло. Солнце поднималось все выше и выше. Толпа стремительно росла, и каждый вновь прибывший стремился протиснуться ближе к перилам.

– Осади! – то и дело раздавались предостерегающие крики тех, кто мог быть в любую минуту раздавленным о бревна, сдерживающие натиск толпы. Поляк, стоявший у самого помоста, на котором возвышалась алого шелка смотровая царская палатка, давно уже понял, что до царя ему не добраться. Даже если бы ему и удалось преодолеть первый заслон стрельцов, стоявших плотным кольцом вокруг помоста, то второй заслон в два ряда был непреодолим.

Поляк так и не увидел, как царь приехал, и только тогда, когда рядом стоявшие с ним мужики и бабы стали падать на колени, он понял, что Алексей Михайлович на Девичьем поле. Поляк тоже стал на колени, но не опустил головы к земле, как это сделали стоящие справа и слева от него московиты, а приподняв сколько можно голову, чтобы не привлекать внимание стрельцов, стал смотреть на царскую палатку, шатром раскинувшуюся над стоявшим на возвышении троне.

Поддерживаемый боярами под локти, царь вошел на помост и, тяжело отдуваясь, сел на трон. Был он одет в темно-зеленый, расшитый золотой ниткой, отороченный куньим мехом, бархатный кафтан. На поясе, набранном из золотых бляшек, на мелкой золотой цепочке висел большой охотничий нож, рукоять и ножны которого искрились в лучах солнца драгоценными камениями, через плечо была перекинута голубая лента, на которой висела серебряная, в виде рога, пороховница.