в беде. Вовторых, потому и защищал, что она сама себя защитить не могла.

— А если бы на ее месте оказалась дикая Бара, — упрямо возразил Пахом, — было бы лучше. Вот бы они вдвоем показали всем?

— И кому б они что показали? — усмехнулся Витька Мотя. — Тогда бы получился другой фильм и назывался бы он «Тарзан и дикая Бара».

— Вот бы посмотреть! — мечтательно сказал Пахом.

— Ладно, огольцы, хватит хреновину городить, — прервал разговор Монгол. — Мне завтра на работу, вам на учебу. Давай часа через два соберемся на пустыре. Гульнем напоследок. За мной выпивка, а вы несите жрачку, кто что может.

— Я через два часа не могу, — сказал Витька Мотя. — Мы с батькой уголь в сарай таскать будем. Не успею.

— Давайте часа в четыре, — предложил Мухомеджан. — А то я тоже матери обещал сегодня в огороде помочь.

— Ладно, в четыре так в четыре, — согласился Монгол, и все разошлись по домам.

Глава 24

На пустыре. Прощальный сбор. У кого шире клеши? Призвание. Вокал Монгола. Простой гипноз. Грусть расставания.

К четырем часам все, кроме Витьки Моти, сидели на пригорке, с краю от зеленого, не очень ровного поля, куда приходили играть в футбол все пацаны окрестных улиц. Сейчас здесь было тихо и спокойно. В футбол обычно играли или утром или вечером. Иногда только с завода, который начинался сразу за полем и был огорожен кирпичным забором, долетало тарахтенье грузовика, да короткие перебранки мужиковгрузчиков. Приятное состояние ничегонеделания охватило нас томной негой. Мы сидели и возлежали в свободных позах, как римские патриции во время оргий, а перед нами на газете лежали нехитрые дары нашей бедной природы: штук пять некрупных, какие водятся в нашей полосе, но красных помидоров, с десяток огурцов и яблоки, которые мы с Каплунским и Арменом Григоряном, сговорившись заранее, натрясли в саду старика Никольского. Хлеба принес по кусочку каждый, и его оказалось у нас немного, зато у нас была картошка, и мы собирались испечь ее в золе, для чего Монгол заставил Мотюмладшего, Семена и Армена Григоряна собирать хворост, щепки и другой горючий материал, и они, как всегда, с недовольными физиономиями, но беспрекословно ушли за поле и уже таскали в кучу ветки, остатки сена после давнего покоса — все, что попадало под руку и могло гореть.

— Вов, а где брательник-то? Не придет чтоли? — крикнул Монгол Мотемладшему, когда тот как муравей сосредоточенно тащил какую-то суковатую корягу.

— И куда ты тащишь эту оглоблю? Она же не сгорит. Да и сырая, видно.

— Сказал, придет, — ответил Володька Мотя, игнорируя замечание Монгола насчет коряги. — Когда я уходил, они с отцом уже подгребали лопатами последний уголь.

— Ладно! Огольцы, разводи костер. Алик, ты по этому деду мастер.

Мухомеджан, будто только этого и ждал, с удовольствием стал мастерить костер, предварительно расчистив место.

Скоро костер уже дымился, а Мухомеджан, стоя на коленках, дул на слабые язычки огня, пока они ни ожили и начали сначала лизать ветки, а потом, будто распробовав корм, стали жрать его ненасытно. Костер заполыхал во всю адскую силу.

— Вон Витька идет! — сообщил Мотямладший.

Витька быстро шел к нам, размахивая руками и улыбаясь во весь рот. Глаза Витьки были черными, как наведенные сурьмой, — угольная пыль въелась в поры рук и в уши.

— Не отмываются. Вечером с мылом помою, — отмахнулся от наших шуток Витька. — Жрать охота. Дома есть не стал, боялся не успеть. Вот, принес.

И Мотя положил на газету до кучи ломоть хлеба, пучок зеленого лука и небольшой кусок сала…

— Картошку не пекли? — спросил он.

Только костер разгорелся, — ответил Самуил и повернулся к Монголу: — Класть?

— Да бросай!

И Самуил стал бросать по одной картофелине в уже образовавшуюся золу. Мухомеджан утапливал картошку длинной палкой, которой поправлял костер.

— Ладно, пацаны, давай выпьем.

Две бутылки дешевого яблочного вина, принесенные Монголом в карманах широких клёшей, лежали среди нашей нехитрой снеди, поблескивая на солнце зеленью стекла.

Я улыбнулся про себя, вспомнив, как изза того, чьи клёши шире, чуть не подрались Монгол с Мотей старшим.

Новые штаны появились у Моти и у Монгола одновременно к Первому Мая. То есть новые штаны были не совсем новыми, потому что это были переделанные под рост брюки Мотиного отца и брюки, которые Монголова мать, Анна Петровна, достала из оставшихся вещей Мишкиного отца. Переделывала штаны тетя Мотя, мать обоих Мотей, Витьки и Вовки, и ребята упросили тетю Мотю сделать штаны пошире, для чего той пришлось вставлять клинья из отрезанных кусков. Клинья были одинаковыми, но штаны разные. Мишкин отец, видно, был выше Мотиного отца, также как Мишка выше самого Моти.

На Первое Мая мальчишки, как всегда, всей ватагой шли в горсад, где устраивались праздничные гуляния, где продавали пирожки с ливером, ситро и ириски по три рубля за штуку, а также крутились карусели, работали качели и играла музыка.

И вот прекрасным солнечным днем, когда бледнозеленые листочки легкой вуалью окутывали деревья и радовали глаз, когда птицы пели гимн пробудившейся жизни, два здоровых подростка, забыв обо всем на свете, на самом проходе тротуара на Московской улице мерили клеши, а мы, пять пацанов с любопытством смотрели и ждали, чем закончится спор.

Клеши Монгола были все же чуть шире, но Мотя не сдавался и тянул штанину изо всех сил, чтобы уравняться с Монголом. И тот и другой время от времени обращались к нам, чтобы мы подтвердили правоту каждого. Но мы, не желая обидеть ни того, ни другого, держали нейтралитет.

— Ты что, дурак, чтоли? Смотри, насколько у меня шире? — кричал Монгол.

— Монгол, — брызгал слюной Мотя, — тебе очки носить нужно. Смотри!

И Мотя тянул свою штанину.

— Пацаны, скажи, — обращался к нам Мотя.

— Скажи, пацаны, — поднимал на нас глаза Монгол.

— Вроде одинаковые, — пожимали мы плечами.

— Да где ж одинаковые? — кипятился Монгол и уже ненавидящим взглядом впивался в Монгола. У того тоже покошачьи суживались зрачки. И уже стали забываться штаны. И уже встали с четверенек Монгол с Мотей. И не миновать бы драки. Но тут вмешался благоразумный Самуил:

— Пацаны, Миш, Вить! Вы же ж меня слушайте! У вас клеши одинаковые.

— Как же одинаковые, если у меня, все видели, больше? — не сдавался Монгол.

— Правильно, немного, совсем чутьчуть больше.

— Ты же сказал, что одинаковые, — возмутился Мотя.

— Правильно, одинаковые. Ты же меньше Мишки, и нога у тебя меньше. А у него нога больше, и тот сантиметр, на который его штанина больше, делает ваши клеши