школу привозили бесплатное кино. Кино показывали по частям в тесном физкультурном зале, народу набивалось много, и взрослых было не меньше, чем детей. Аппарат, установленный прямо в зале на столе, трещал как «кукурузник». Когда заканчивалась часть, на экране появлялись звездочки, полосы, и экран чернел, потом ярко вспыхивал слепящим белым светом. Кто-нибудь у выключателя включал свет, и киномеханик заправлял бобину с новой частью, а зал орал, топал и свистел. Часть заканчивалась всегда неожиданно и на самом интересном месте.

Мы завидовали девчонкам, которые учились в этом красивом двухэтажном здании с физкультурным залом и просторными светлыми классами, и не думали тогда, что нам повезет, и оканчивать среднюю школу мы будем именно в этой школе, а учиться нам придется вместе с девчонками.

Молоденькая учительница Алла Константиновна, круглолицая, с доверчивыми близорукими глазами, простодушная и застенчивая, держать в узде банду из трех десятков четырнадцати — пятнадцатилетних шалопаев не могла. Нa голову ей сели сразу и бесповоротно на первом же уроке, когда она робко вошла в класс, предварительно протиснув голову в дверь, словно опоздавшая школьница. Класс напряженно замер, и это была первая и последняя тишина на ее уроке. На новую учительницу выжидающе смотрели тридцать две пары хитрых и наглых глаз, обладатели которых имели в своем арсенале бесконечное число проделок и пакостей, способных сломить и не таких учителей, как эта барышня. Барышня прошла к столу, сощурилась так, что носик ее сморщился и прыгнул вверх, оглядела класс и сказала:

— Меня зовут Алла Константиновна. Я буду вести у вас английский. Good morning.

«Гуд монинг, гуд монинг, гуд монинг ту ю, огромная муха сидит на бую», — показал свои познания в английском языке матершинник Валька Себеляев. Учительница залилась краской до корней волос, а класс покатился со смеху. И тут началось такое веселье, что Аллочка (над прозвищем голову долго не ломали), вылетела из класса и вернулась минут через пятнадцать, когда наши глотки охрипли от крика, с директором. Нет, она не побежала жаловаться. Костя сам нашел ее в коридоре у окна со слезами на глазах и с платочком у носа.

Костю ученики боялись. Боялись и уважали.

Вся школа знала, как Костя расправился со шпаной в школьном дворе и не дрогнул при виде ножа….

Шпану привел Серый, которого исключили год назад из шестого класса. Серому шел уже шестнадцатый год, он курил, матерился и постоянно устраивал драки. От него плакали все учителя, и один раз его уже пробовали исключать, но тогда вмешалась милиция, где Серый стоял на учете, и через участкового упросила директора дать ему еще один испытательный срок. Терпение Кости лопнуло, когда Серый пришел в школу пьяным и стал бузить, сорвав занятия в нескольких классах. Вызвали милицию. Серого забрали, и больше он в школу не ходил. А тут появился на спортплощадке с двумя приятелями. Они стали гонять по площадке малышей, с которыми проводила урок физкультуры их классная учительница.

Костя все видел из окна своего кабинета. Кто-то из старших пацанов, прогуливавших урок, рассказывал, как он спрятался за школьными сараями, когда Костя вышел во двор, и слышал, как он попросил шпану покинуть школьный двор, но те и ухом не повели, лишь покуривали и ухмылялись. Тогда Костя еще раз, уже строго попросил убраться с территории школы.

— А что ты мне сделаешь, если не уберусь? — вызывающе спросил один из приятелей Серого.

А Костя хоть и был жилистым мужиком, но ростом, по сравнению с любым из них, не вышел. Да и эти двое приятелей Серого были настоящие блатные.

— Иди сода, покажу! — сказал Костя тихо.

Тот посмотрел на своих дружков, вынул окурок изо рта, а в руке у него блестела финка. Костя ждал.

А дальше все произошло в одно мгновение. Не то что мы из своих окон, но, наверно, и шпана не успела сообразить, что случилось. Блатной лежал с заломленной рукой, а нож валялся на земле. Недаром Костя в разведке служил. Мы видели, сколько у него было орденов и медалей, когда ходили на демонстрацию.

— Марь Николаевна, поднимите нож. Да не бойтесь вы. Теперь он не опасен, — сказал Костя учительнице. Та стояла ни жива, ни мертва, но, боясь ослушаться своего директора, двумя пальцами взяла нож и держала его, не зная, что делать дальше. Детишки сбились в кучу и жались друг к другу ближе к своей учительнице.

Костя достал свисток и засвистел. Серый с приятелем растерянно топтались на месте, озадаченные неожиданным поворотом дела.

Услышав свисток, они, не сговариваясь, дунули во все лопатки в сторону забора, перелезли, и только их и видели. А их приятель с завернутой рукой визжал: «Отпусти, падла, больно. Дай уйти, я больше не буду. Век свободы не видать».

Всех троих забрали. Больше никто из нас их не видел.

На учеников, конечно, Костя руки не поднимал, но этого и не требовалось…

В классе воцарилась тишина.

— Ну что? Кто-то хочет ко мне в кабинет? — сурово оглядев класс, спросил Костя.

К нему в кабинет никто не хотел, потому что в его кабинет входили хоть и перепуганными, но нормальными, а выходили красными как после бани и ничего не соображали. Что он говорил им, какие слова, — никто не помнил, но неделю, тот кто у него в кабинете побывал, ходил по струнке и становился шелковым. А уж если Костя вызывал мать или отца, — это конец света. Родителям не позавидуешь, а пацанам… и говорить нечего.

Все сидели, боясь пошевелиться.

— Я вам не успел представить вашу новую учительницу. Задержался… А вы ее как встретили?… Конечно, законы гостеприимства вам неведомы… Новый человек… Женщина. Входит в класс, а попадает в зверинец… Посмотрите на себя! У вас же шерсть растет и клыки лезут.

Ребята недоверчиво и сдержано засмеялись.

— Ну, вот что, голубчики. Я вас всех как под микроскопом вижу. Знаю, кто здесь верховодит. Что, Аникеев, за Нефедова прячешься? Тебе чтобы спрятаться, шкаф нужно вместо Нефедова поставить.

— Как что, так Аникеев! — привычно затянул Колька Аникеев, стараясь не смотреть на Костю.

— Встань, когда с тобой директор разговаривает! — гаркнул Костя. Аникеев быстро встал.

— Головой скоро потолок проломишь! Какой год-то в шестом?

— Первый. Это я в пятом два года сидел.

— И в третьем два… А ты, Пахомов, что ухмыляешься? Недалеко от Аникеева ушел…И остальные голубчики. Знаете, кого я имею в виду. Правильно. Агарков, Андриянов, Королев, Себеляев… Первые кандидаты на вылет из школы.

Пахомов, довольно рослый для своих лет и крепко сбитый, переростком не был, он добросовестно