Ратники на стене замерли от увиденной картины. Даже у меня, вызвавшего весь этот ужас, стыла кровь в жилах. То-то сейчас хан жалеет, что в поход пошел.

Битва живых с мертвецами продолжалась недолго. Как только начало подниматься солнце и первые лучи его коснулись земли, заложные истаяли, обратясь в дымку. Потрясенные ратники не могли вымолвить ни слова, лишь осеняли себя крестным знамением.

А в татарском стане царила паника. Мне кажется, теперь ни один сотник не сможет организовать своих воинов на штурм.

А к полудню случилось и вовсе неожиданное – татары стали седлать лошадей, свернули шатер и, пустив впереди себя обоз с награбленным имуществом, направились по дороге на полдень, в сторону Казани. Чтобы увидеть чудо, горожане лезли на стены, кричали и свистели вослед уходящему врагу.

Я же спустился со стены, стал искать постоялые дворы и в одном купил целое ведро твореного вина, практически – самогона. Дал слово, тем более богине, – надо исполнять. Не приведи Господи обратить на себя гнев даже древней богини – тем более что она услышала и помогла.

Ведро я вынес и поставил в укромном месте у стены, поклонился и молвил:

– Спасибо, Кострома!

Ворота в крепости распахнулись, отряды ратников поскакали в близкие селения – известить о счастливом избавлении от врага и узнать о потерях.

Я же, посчитав свой долг перед городом исполненным до конца, тихонько отошел от Устюга и пошел по дороге. Надо проследить за отступающим войском, тем более татары идут к Волге, и нам пока по пути. Татары шли медленно, быстрее не давал полон.

Нагнав татар, я взял правее и пошел по лесу. Сюда не сносит пыль из-под копыт коней, воздух свежее.

Так мы и передвигались параллельным курсом до вечера. Кстати, войско татарское заметно уменьшилось – не меньше, чем на треть. Славно! Еще бы трофеи отбить да всадников проредить.

Татары расположились на стоянку, разослав во все стороны дозоры. Хану разбили шатер. Видя, что татары остановились на ночевку, я решил пройти вперед и осмотреться.

Я, к своему удивлению, увидел вдали, километрах в десяти, отблески костров. На фоне темного леса огоньки были хорошо видны. Хлынов? Нет, он значительно дальше и левее. Если деревня, то почему костры? Крестьяне готовят в печах, а не на кострах. К тому же кому придет в голову готовить что-то ночью? Может, еще один отряд татарский? Надо прояснить обстановку.

Костры и в самом деле горели, а вокруг них – русские ратники. Довольно много, на прикидку – не меньше тысячи. Что их сюда занесло? Подойти бы да поговорить, предупредить о татарах… Только одно удержало меня – я увидел среди воинов хлыновского воеводу. Всколыхнулась обида на вятичей, и я направился назад.

Утром, едва встало солнце, татары сотворили намаз. Быстро перекусив, вскочили на коней. Они явно хотели поскорее убраться с негостеприимной земли.

Я, не торопясь, умылся, кушать, к сожалению, было нечего, и направился за ними, только по лесу, держа их на виду. Было безветренно. Над дорогой висел густой туман из пыли – татары нещадно гнали пленных, стегая их плетьми.

А в полдень случилось то, что я и предчувствовал после вчерашней разведки ночных костров. С двух сторон из леса вначале полетели стрелы, затем выбежали русские ратники, принявшиеся споро рубить татар. Татары оказались зажаты на узкой лесной дороге с двух сторон, лишившись главного тактического маневра – скорости, помноженной на массу конской лавы. Они крутились на конях, даже если кто и решался прорваться сквозь строй русских, рисковал очутиться в непроходимом лесу. И было неизвестно, что их ждет там. То ли лошадь ноги сломает, то ли крестьянин на вилы поднимет.

Оборонялись татары с отчаянием обреченных, сеча стояла лютая, насмерть. Но к исходу второго часа схватка разбилась на отдельные очажки сопротивления, где татар просто добивали.

Я залез на дерево недалеко от побоища, наблюдая сверху. Наконец пал последний татарский воин. Закономерный исход для всех тех, кто с мечом к нам приходит…

Наступила краткая пауза, затем, неожиданно для меня, ратники кинулись к обозу, прицениваясь к трофеям. Еще более меня удивило, когда, поснимав с татар оружие – все-таки железо – это деньги – и побросав на телеги, ратники погнали пленных вперед, даже не развязав их. Что-то здесь неладное. Трофеи – это понятно, что добыто мечом – твое. Но пленных всегда отпускали – свои же, русские. Очень интересно!

Вот и перекресток дорог. Налево – на Хлынов, вперед – к Волге и к Нижнему. Обоз и колонна повернули к Хлынову. Ах, вятские, решили отнять у татар награбленное – это ясно и не вызывало неприятия. Но пленные – почему не отпустили их? Неужто продать хотят? Тем же татарам или марийцам? Ни фига себе – поворот событий! Нет, ребята, не надо так шалить – чай, православные, под Богом ходите, милости у него в церкви просите, а сами?

И как теперь освободить невольников? Русских рубить? Невозможно! Увещевать их воеводу? Сильно сомневаюсь, что удастся. Напугать? Как и чем?

А вот как! Придумал! Ежели получится, конечно. Как говорится: кто не рискует, тот не пьет шампанского. Я встал на колени, вознес ко Господу горячую молитву, прося только об одном – помочь мне подняться в воздух, хотя бы ненадолго, на один раз. Я приводил доводы, что индийские йоги левитируют, а тут ситуация чрезвычайная и…..

Нет, видно, не слышит меня Господь, слишком мелок я для него, да и просьба моя уж очень необычная. Однако же, поднявшись с колен, почувствовал в теле необычайную легкость и, взмахнув руками, поднялся в воздух. Пока рано. Опустив руки, опустился на землю и побежал к деревне, что виднелась вдали. За околицей увидел пасущихся гусей. Вот что мне надо! Срубил саблей голову гусю и бросился бежать назад. Неудобно, конечно, сроду домашнюю птицу не крал, не пан Паниковский все же, но вот пришлось поступиться принципами.

Забежав в лес, я отрубил у гуся крылья, тушку выбросил на радость деревенским псам.

Нашел в лесу иву, сломал две веточки. Чем ива хороша – ветки гибкие. Подвязал ветки к гусиным крыльям, предварительно их расправив. Дело оставалось за малым. Скинув куртку, я прорезал ножом сзади дырки и привязал остатками веревки крылья к куртке. Подергал – держатся хорошо. Надел куртку и засмеялся. Крылья топорщились, и со стороны я, видимо, выглядел нелепо – в потрепанной одежде и с крыльями за спиной. Но выбора не было, как говорится – на безрыбье и рак – рыба.

Я расправил руки и поднялся в воздух, направился к вятичам. Теперь наступал ответственный момент. Примут меня за Божьего посланца, за ангела, или еще за кого подобного – послушают, но могут и стрелу с перепугу пустить. Если опуститься низко, разглядят мои потрепанные одежды – белое бы надеть, да где его взять в лесу, а за простыни крестьяне еще не слышали. Высоко подняться – не разглядят крыльев и не услышат гласа с небес. Вот ведь закавыка.

Я решил зависнуть метрах в тридцати. Воевода идет обычно в голове колонны, дабы не глотать пыль, – с головы и решил начать.