сгореть на месте. А я-то знаю, каково это — гореть огнем. Было ощущение, что она пронизывает тебя взглядом, аж мурашки по коже начинали бежать. Еще у нее были тонкие красивые руки, которыми она так сексуально взмахивала в воздухе, когда говорила. И — да — ее танец: она двигалась так гибко и плавно, что не оставляла выбора. Она вся была сплошная эротика. Но самое удивительное было то, что в ней не было сельской дешевизны. Знаешь, мне кажется, что в женщине очень важно то, как она двигается. Как поправляет волосы рукой, как красит губы, как танцует, как оборачивается, когда ты ее зовешь, как жестикулирует и хмурится во время разговора… В этом смысле Диана была какой-то притягательной. Короче, она запала мне в душу, и я решил развлечься как следует.

— А потом бросить?

— Конечно. Мой план был именно таким. Но — он претерпел изменения. В сексе Диана оказалась такой же классной, как и на сцене. Бывает и такое. Через пару дней я снова позвонил ей: мне нужно было, чтобы она увлеклась мной. Но Диана сказала, что уезжает на несколько недель к бабушке в какое-то село. Я был разочарован. Мои планы были разрушены, я чувствовал себя униженным. Впервые перезвонил кому-то. Был жаркий июль. И вдруг она предложила поехать отдохнуть с ней. Я отлично посмеялся над этой шуткой, но… в итоге согласился. О, Тамрико, ты не представляешь себе этого ужаса: когда Диана говорила о том, что это глухое и дырявое село, она совсем не преувеличивала! Дома и правда там были полуразваленные, туалет на улице, сплошные грядки, никаких дорог. Из развлечений — два магазинчика с продуктами… Я не представлял себе, как протяну там неделю. Хотя представлял: Диана должна была ублажать меня круглосуточно.

— Ты что, никогда прежде не был в селе? — я сомнительно поджала губы и вспомнила деревню своего детства. С запахом курятника, ровной грядкой морковки и висящей на проводе лампочкой на веранде.

— Конечно, не был. В детстве я ездил отдыхать в лагерь в Болгарию или Турцию. Мои бабушки и дедушки — городские люди.

— Зачем же ты поехал туда?

— Какой-то внутренний голос говорил мне, что стоит проветриться. Я решил позабавиться, что ли. И одновременно поиздеваться над собой. Это звучало так трагично: он уехал в глухое село и одиноко доживал там свои дни…

— Да ты — нытик!

— Да, было дело. И я до последнего был уверен, что она передумает. А она была уверена, что я. Смешно. В общем, потянулись странные дни. С утра я пил сок, чай или молоко. В основном меню были блинчики, творог, яйца, лук, помидоры, картошка, укроп… Выпить было вообще нечего. Только пару раз в минуты полного моего отчаяния ее бабушка налила мне самогонки, — Кирилл рассмеялся. В его глазах появилось солнце: похоже, что жизнь изменилась к лучшему именно в этом далеком селе. — Днем мы ходили на озеро. Добраться до него было адским трудом: дорог не было, и мне было тяжело с моим протезом. Трость постоянно тонула то в песке, то между камнями… И конечно, там не было интернета. С сексом было тоже не очень: в бабулином доме нам возбранялось развлекаться, а на улице нас могли увидеть соседи. Приходилось обманом совращать Диану в каких-то лесах между высокими деревьями. Муравьи кусались, бабочки садились прямо на нас. Сельский секс в моей жизни был впервые.

Я представила себе ярко-красную бабочку на обнаженной спине Кирилла. Как она нежно и легко порхает по его мускулистым плечам, согретым лучами июльского солнца.

Сочетание силы и невинной красоты — так рождается настоящее удовольствие.

— Сколько ты выдержал, Ромео?

— Год. Ровно год.

— Сколько? — я расплылась в удивленной улыбке.

— Сам в шоке, — подтвердил Кирилл, кивая головой. — Однажды, когда мы в очередной раз пошли на озеро и Диана, такая сочная и спелая, выходила из озера, обливаясь каплями воды и с широко открытыми, искренними глазами, я вдруг понял, что люблю ее. Сразу же после этого мне стало легче жить. Как будто камень с души. Я с радостью просыпался утром и ел эти вареники с творогом. Я кормил свиней и лошадей, пробовал научиться доить корову — не вышло, правда. Я забыл про интернет. Осенью я нарубил дров, а зимой — топил печь. Это был лучший год в моей жизни.

— А твоя нога?

— Я забыл про нее тоже. Там некого было впечатлять, и я расслабился. Мне снова нравилось жить. И, кстати, именно там, в этом селе, я начал снимать. У меня был с собой фотоаппарат, и я стал делать снимки пейзажей, а потом и портреты. Как садилось солнце, как начинался ветер, как двигались морщины на лицах, как работали руки и как смеялись дети… Родители несколько раз приезжали, привозили мне денег — ровно на жизнь, без излишеств, и новую фотоаппаратуру с книгами по фотографии. Я влюбился в эту работу, я знал, чем теперь хочу заниматься. Но самое главное — я больше не был куском мяса. Мое тело снова стало чем-то целым. Фотоаппарат заменял мне ногу.

Я прикоснулась к щеке Кирилла — она была немного шершавой от щетины — и задержала на ней свою ладонь. Не знаю зачем Мне просто захотелось это сделать. Захотелось быть частью его целого.

— Как ты думаешь, почему это произошло?

— Похоже, все дело в смене обстановки. После жизни в большом доме, где ты не знал ни в чем отказа, поехать жить в село к бабушке танцовщицы из клуба, на которую ты запал после забитого косяка, да еще и с протезом вместо левой ноги — было верхом безумства. Но именно это сработало. Так что нужно не бояться подобных штук. То, что для одного безумство, для другого — реальность.

— Это ты сказал?

— Нет. Это Тим Бертон. Но это правда, я знаю точно.

Я ни на секунду не сомневалась в этом. И это невозможно объяснить словами, знаками, иероглифами или жестами. Ты просто двигаешься интуитивно, на ощупь, без гарантий, подгоняемый только инстинктом. Разум в такие моменты посылается далеко-далеко, за пределы Вселенной, логика почти что отсутствует, и ты не раздумываешь, ты просто делаешь. И — неожиданно — все складывается самым лучшим образом. Потому что тобой двигало сердце.

— Что было спустя этот год?

— Я вернулся домой, а Диана — к учебе. Потом она влюбилась в другого парня, и я отпустил ее. Свою роль в моей жизнь она уже сыграла, и я всегда буду ей благодарен. Что