– Давай помогу, – усмехаюсь я. Потом застегиваю её ботинки и куртку.

– Классный шарф, – вдруг замечает Пит, из которого вытащить комплимент – всё равно что ждать бананов с яблони.

– Спасибо, – благодарит Молли без тени смущения, будто получает комплименты тысячу раз на дню. – Мне тоже нравится.

– Нам можно выйти на задний двор, но только на час, – заявляешь ты, возвращаясь в коридор. Не говоря больше ни слова, ловко надеваешь белый шарф, шапку такого же цвета, сапоги и светло-голубую куртку. Я не успеваю сообразить, как ты поправляешь одежду Молли, берёшь её за руку и живо выводишь на улицу. Мы подтягиваемся за вами.

Через двадцать минут после снежного боя, в котором мы с братом непонятно каким образом позорно проигрываем, Молли и Пит начинают лепить снеговика. Мы сидим на лавочке неподалеку. Молчим. Ты смотришь вдаль, а я угрюмо разминаю снег в руках.

– Как дела? – интересуешься ты, глядя на мои руки в новых тёмно-зелёных варежках, связанных бабушкой в подарок на Рождество.

– Варежки колются, – по-детски отвечаю я.

– Ты же знаешь, что я не об этом. Как ты себя чувствуешь?

– Я убил человека, как ты думаешь, я себя чувствую? – вздыхаю, выдерживая паузу. – Свыкаюсь.

– Хорошо.

– А как ты?

Ты молчишь пару минут.

– Теперь, когда ты здесь и даже говоришь со мной, мне лучше, – признаешься ты, после чего отводишь взгляд вдаль и почему-то усмехаешься.

– Это не смешно.

– А похоже на то, что я смеюсь? – впервые за этот день ты пристально смотришь на меня. Я отвечаю тем же, хотя несколько смущаюсь. Я не видел тебя чуть больше трёх недель, а уже приходится знакомиться заново.

– Прости меня. Прости за то, как повёл себя. Я просто… я испугался.

– Я думала, ты не вернёшься.

Вдалеке слышен звонкий голосок Молли, которая совсем как взрослая раздает Питу указания. Он может ей ответить, но всё равно позволяет собой командовать.

– В последнее время я много думал о том, что произошло. Казалось, как только всё устаканится, мы сможем поговорить о случившемся. Но теперь я не хочу говорить об этом. Хочу понять лишь одно: ты знала?

– О чём?

– О том, что он был жив, когда мы тащили его по лестнице, когда затягивали петлю у него на шее. Мне нужно знать.

– Нет… Нет! – искренне протестуешь ты. – Думаешь, я на такое способна? Думаешь, я бы втянула тебя в это, если бы не считала это единственным возможным выходом?

Я покачал головой.

– Я не знаю…

– Я не лучший человек на земле, но я не убийца.

– Мы оба теперь убийцы.

– Ты сказал, что не хочешь об этом говорить.

– Да-да, так и есть. По крайней мере, не сейчас. Всё ещё слишком свежо.

Ты киваешь, хотя я не имею понятия, что ты чувствуешь на самом деле.

– Как ты жила всё это время?.. – спрашиваю я, желая добавить «без меня», но не делаю этого. Слишком самонадеянно.

– В страхе и мучениях. Но не беспокойся, для меня это привычное состояние, – чуть задумываешься, словно сомневаешься, ты, но потом продолжаешь: – Отец… поехал навестить мою мать и до сих пор не вернулся. Я несколько беспокоюсь.

– Что? – я поворачиваюсь, чтобы видеть тебя лучше. Я не рассчитывал на то, что ты станешь говорить со мной об этом. – Ты никогда не рассказывала о ней. Я думал, она мертва…

– Не рассказывала, но это не значит, что она мертва. Просто это слишком личное.

– Ты… ты расскажешь мне теперь?

– Она уже давно уехала от нас. Мы навещаем её, хотя бы пару раз в полгода. Я всегда так ждала этих встреч. Я знала, что она не вернётся. Мне было больно ее видеть, но я все равно хотела этих встреч. Я всегда за несколько недель чувствовала, что мы поедем к ней, хотя отец и скрывал от меня до последнего, чтобы я не начинала сходить с ума. Говорят, что есть материнское чутье, так вот это что-то вроде того, только наоборот, понимаешь?

Я киваю.

– А сейчас я не догадалась. Ничего не чувствовала. Отец сказал мне за пару дней. Я решила для себя, что не поеду. Просто не могу больше.

– А почему ты живешь не с ней? У неё другая семья?

– Можно и так сказать. Она теперь принадлежит Богу. Она так считает…

Я пытаюсь понять, но ты говоришь лишь сама с собой.

– Она сейчас в монастыре. И уходить не собирается, – объясняешь ты. – Когда я прихожу к ней, она меня узнает, понимает, кто я, но… ведёт себя как с незнакомкой. Ей всё равно, но проблема в том, что мне нет. Она никогда не интересуется, как я учусь. Она не помнит, сколько мне лет, или делает вид, что не помнит. Её не волнует, как я себя чувствую. Её больше ничего не волнует. Я так долго убеждала себя в том, что она просто отчаялась, что она придёт в себя, но… она спятила. Если когда-нибудь захочешь узнать, как выглядит сумасшествие, то тебе стоит заглянуть в глаза моей матери. Это даже не страшно. Это просто невероятное чувство безысходности. Каждый раз, когда я её вижу, мне так и хочется взять и хорошенько встряхнуть её, но у меня никогда не хватало на это смелости. А теперь я и вовсе поняла, что это не поможет.

– Ты хочешь, чтобы она вернулась?

– Раньше хотела. Теперь нет. Я похоронила её. Такой неожиданный уход всё равно что смерть. Сначала больно. Больно и обидно до тошноты. Кажется, что сделай ты всё по-другому, лишь одно слово, произнесённое не так резко, – и всё бы изменилось. А потом наступает такой момент, когда понимаешь, что ты не центр вселенной и что от тебя, в общем-то, мало что зависело. Всё на своих местах. Всё так, как и должно быть…

И тут тебя прерывает спор Молли и Пита.

– Что случилось? – нехотя интересуюсь я.

– Она говорит, что голова должна быть больше, чем тело, – объясняет Пит, кивая на снеговика, состоящего пока что только из двух частей. – Но это же бред! Голова – самая маленькая часть.

– Это у тебя! – парирует она с полной уверенностью в деле.

Питу хватает ума не отвечать ей, но он явно недоволен.

– А как насчёт того, чтобы сделать двух разных снеговиков? – предлагаешь ты спокойно.

Молли косится на Пита, после чего отходит и начинает лепить своего снеговика.

– Вообще, я хотел предложить слепить голову среднего размера, – усмехаюсь я, говоря уже только с тобой.

– Это никого не устроит.

– Это называется компромисс.

– Да, спасибо, я знаю, что это такое.

– Но пользуешься нечасто? – говорю, улыбаясь, но ты остаёшься серьёзна.

– Компромисс означает лишь пятьдесят процентов желаемого, меня никогда не устраивал такой расклад.