– Боже, что вы со мной делаете, – прошептала она, – оставьте. Мне все равно не жить. Я уйду. Не надо…

Он напоил ее крепким горячим чаем, для чего пришлось сбегать на кухню, выскочить с чайником на участок, набрать воды из колонки и ждать полчаса, пока забурлит кипяток. Все это время женщина безучастно и неподвижно пролежала в его постели. Он так никуда и не отпустил ее, снял словно с большого манекена шерстяное платье, шалея от покорной наготы зрелого женского тела, лег рядом, грел ее, гладил, успокаивал, а потом взял ее с неистовством страсти, спрессованной четырехлетним солдатским воздержанием. Может быть, именно этим, сам того не сознавая, он ее и спас, вернул к жизни.

Под утро она рассказала ему о своей беде. Бывший муж, выпускник фармфака Борис Григорьевич Матвеев, с началом войны был направлен в закрытый центр медсанупра НКВД, а в сорок пятом его командировали в поверженную Германию в качестве эксперта по изучению и оценке научных разработок нацистских фармацевтов. В 1942 году немецкие химики по заданию военных медиков, обеспокоенных чудовищным наплывом раненых с Восточного фронта, синтезировали сверхэффективное обезболивающее вещество – метадон. Метадон по своему воздействию в пять тысяч раз превосходил известный всем морфин. Большую часть трофейных материалов вывезли американцы. Матвееву удалось воспроизвести технологию этого анальгетика, наладить выпуск, за что и получил орден Ленина. Но расплата за успех была ужасной. Испытав на себе несколько раз действие суперморфина, он не смог без него жить. В отличие от других наркотиков он не давал абстинентного синдрома (ломки), поэтому Галина Сергеевна далеко не сразу уличила мужа в пагубном пристрастии. Спохватилась тогда, когда родился Радик, Радомир – явный мутант. Когда через год выяснилось, что ребенок навсегда останется таким, какой есть, Матвеев бросил семью. Галина Сергеевна героически растила мальчика одна, таскала его по клиникам, возила к медицинским светилам. Тщетно. И вот вчера новый удар. Соседский мальчик возил Радика на самокате. Влетели под трамвай. Оба живы, но Радик, и без того обиженный судьбой, остался без ног. Этого пережить она не смогла, взяла веревку и приехала в Серебряный Бор.

– Я, я во всем виновата, – рыдала она у него на груди. – Я в то утро читала ему сказку Чуковского «Телефон»: «мой мальчик, мой зайчик попал под трамвайчик и ему перерезало ножки». Это ж надо такое написать! Я сама напророчила, накликала беду. Не надо было читать! Не надо!

Они провели вместе еще одну ночь, а утром поехали в больницу. Герман убедил ее, что у Радика еще есть шанс в жизни, что еще не все потеряно, он сам займется крохотным инвалидом. Через десять дней они забрали его из больницы домой, в двухкомнатную квартиру на Солянке, и стали жить вместе.

Герман поступил в медицинский. Существовали очень скромно – на студенческую стипендию и аптекарское жалованье Галины Сергеевны, которая, хотя и работала в Четвертом управлении, в «кремлевской аптеке», получала не намного больше рядовых фармацевтов. Герман охотно возился с мальчиком, учил его работать руками так, чтобы возмещать утраченные ноги; к десяти годам тот висел на руках и передвигался по висячим трапам, сеткам, трапециям с ловкостью мартышки. Он и походил на маленькую обезьянку, когда сидел на плече студента во время прогулок. Герман приспособил ему на грудь спиннинговую катушку и научил спускаться по леске с балкона их третьего этажа. По ней же он мог и подняться в дом, минуя лифт и лестницу, облюбованную злыми котами.

Однажды студент, навещавший иногда и свою «внебрачную тетушку», Валерию Валерьевну, вернулся от нее со щенком сенбернара. Бастинда принесла добрый приплод и ВэВэ раздавала «внеплановых» щенят всем, кто только брал.

С появлением в доме Арса Радик обрел нечто большее, чем веселого друга, скрашивавшего его одиночество в безлюдной днем квартире, он получил со временем неожиданное, но замечательное средство передвижения – четыре быстрых собачьих лапы вместо потерянных ног. Старожилы многоподъездного серого доходного дома на Солянке и сейчас еще помнят степенно шествующего по двору сенбернара, несущего на себе крохотное тельце безногого мальчугана. Пес слушался своего всадника с полуслова. Ложился, когда Радик влезал на него, мчался, когда тот командовал «вперед!», и даже перепрыгивал с ним через канавы в Серебряном Бору… Потом, когда он сдох от старости, был выращен новый Арс.

Галина Сергеевна ушла из жизни, сама того не желая: умерла от разрыва сердца, узнав, что в лекарстве, которое она готовила для Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Никиты Сергеевича Хрущева, допущена по ее вине опасная передозировка. Лекарство, по счастью, не успело дойти до главы партии и правительства, а младший провизор схватилась за сердце. Это произошло, когда Герман заканчивал пятый курс. В тот год грянула еще и денежная реформа. Потомок великих химиков, оставшись с безногим мальчишкой на руках, огромным псом, с прозябающей в Караганде матерью, отчаянно нуждался в средствах. Требовала расходов и собственная биохимическая лаборатория, непомерно разросшаяся в дачной комнатенке. К тому же спустя месяц после похорон Галины Сергеевны дачный комендант распорядился очистить в три дня служебную жилую площадь. Герман возненавидел их всех – от коменданта-завхоза до Генерального секретаря, кичливо величавших себя советской властью; возненавидел власть, отнявшую у него отца, невенчанную жену, стены родительского дома, неумную, самохвальную бездушную власть. Мысль взять у нее свое, если не силой, то хитростью, отобрать то, что ему причитается по природе и справедливости, пришла ему в голову едва ли не теми путями, что и основателю этой слепой и жестокой системы, лежавшему в персональном морге перед ГУМом. А как сделать это, открылось в очереди, стоявшей в сберкассу на обмен купюр. Радик поддержал его план и охотно втиснулся в старенький саквояж. Саквояж Герман «забыл» под столиком в кассовом зале перед самым закрытием сберкассы на обед. Эта первая их криминальная операция была разработана совершенно дилетантски, но как чаще всего новичкам везет на бегах, так повезло и им: именно в тот раз операторши, уходя в давно облюбованную «пельменную», поленились убрать наличность в сейф. Радик, выбравшись из саквояжа, едва затихли голоса кассирш, хватал только пачки со сторублевыми банкнотами. Он успел переложить в припасенный полиэтиленовый пакет всего пять пачек, как в дверях заскрежетал ключ. Сжавшись в комочек, безногий лилипут накрылся газетой. Рассеянная кассирша пробежала мимо него, схватила забытую сумочку и торопливо закрыла дверь. Радик не стал больше искушать фортуну, вернулся в свой саквояж и затаился до открытия сберкассы. Потом, когда в зал хлынул настоявшийся перед входом народ, Герман вытащил из-под столика увесистый саквояжик и исчез в уличной толпе. Дома они подсчитали добычу: в каждой пачке было по сотне новехоньких, еще пахнувших гознаковской краской сторублевых банкнот. Пятьдесят тысяч рублей! После двадцатипятирублевой стипендии, на которую они жили последние три месяца, эта сумма показалась им сказочным состоянием. Герман купил себе наконец зимнее пальто, а Радику сшили на заказ комбинезончик из собачьей шкуры. Вывернув его шутки ради мехом наизнанку, он стал похож на шуструю диковинную зверюшку, так что даже Арс его поначалу не узнал и долго, к великой потехе обоих, обнюхивал. Арсу, кстати, тоже перепало – его перестали кормить сухарями, а каждое утро ставили перед ним полную миску овсянки с накрошенной ливерной колбасой.