Я сделал все, что мог. Надеюсь, то, что мы с Марианной узнали в Швейцарии, уменьшит ущерб.

— С Марианной? — переспрашивает Матье, вздернув брови.

— Женщина-историк, о которой я тебе говорил; та, что помогала мне в исследованиях.

— Ты называешь ее по имени? Сколько ей, собственно, лет, этой Марианне?

— На несколько лет моложе нас…

— Черт возьми! Я представлял ее себе старой академичкой с седыми волосами… Между вами что-то было?

Я оглядываю зал. Люди вокруг нас выглядят счастливыми. Они смеются, беззаботно болтают. Иногда мне хочется вылезти из себя, обменяться жизнью с первым встречным незнакомцем…

— Не совсем так. Тебе это покажется совершенно нелепым, учитывая, что я не провел с ней даже двух дней, но… кажется, я влюбился.

* * *

Не вняв совету, Гез сливает информацию о моих открытиях в газеты и на новостные каналы. Он не просто допускает утечку, но контратакует, превращая защиту в обвинение. В телевизионных новостях он появляется в своем кабинете, стены которого увешаны газетными статьями и обрамлены первыми полосами газет, конечно же, прославляющими его. Несмотря на кажущееся спокойствие мэтра, он ликует, я вижу это по его глазам. Гез говорит быстрее обычного, тщательно обдуманные предложения выстреливают одно за другим: «Нина Кирхер сегодня находится в тюрьме, но это не значит, что мы можем позволить себе забыть: в этом деле она прежде всего жертва. Да, я смею произнести это слово: жертва преступных действий человека, который воспользовался статусом врача, чтобы надругаться над семнадцатилетней. А еще жертва — теперь у нас есть доказательства — несправедливой системы интернирования, нарушающей все основные права человека, которая сохранялась в Швейцарии на протяжении десятилетий. Это дело — не рядовой инцидент. Он должен заставить нас оценить необратимые последствия насилия в отношении женщин, которое наше общество слишком долго игнорировало и даже поощряло. Моя клиентка была физически и психологически сломлена еще подростком. Всю жизнь она жила с травмирующими воспоминаниями о сексуальном насилии. Конечно, речь идет не об оправдании совершенного ею поступка, а о попытке понять, что могла чувствовать Нина Кирхер, когда снова увидела своего мучителя. Я считаю, что реактивация травмы подорвала ясность ее мышления и помешала контролировать свои действия. Больше того — в этих обстоятельствах мы можем говорить об отсроченной форме самообороны…»

Мне понятна стратегия Геза, но, боюсь, он зашел слишком далеко. Откровенничая с журналистами, он может не только выиграть битву за общественное мнение, но и вызвать раздражение магистратов, как это часто случалось в прошлом.

* * *

Что теперь? Я узнал о прошлом матери, о мотивах ее поступка, о своем истинном происхождении, и все же ощущаю необъяснимый привкус незавершенности. Я чувствую, что-то остается в тени, некоторые части головоломки не нашли своего места. Мои мысли постоянно возвращаются к Камилю. Я сожалею, что бросил его в тот момент, когда между нами зарождались хрупкие отношения. Стали ли проблемы юной мачехи единственной причиной срывов брата? Возможно ли, как предположила Марианна, что дом Святой Марии стал «призраком» матери? Может ли быть, что на Камиле так отразились несколько лет, прожитые под крышей семейного дома, и он оказался в худшем положении, чем я? Я снова вижу его рисунки, лестницу, которая снилась мне в Лозанне. Что скрывается за этим бесконечно повторяющимся рисунком? Я вспоминаю свою тетку. Что она на самом деле знает об этой истории? Скрыла ли что-нибудь от меня, когда я навещал ее? Как ей досталась фотография, которую моя мать вытащила из стола Далленбаха много лет назад? Не верю, что она могла по неосторожности забыть снимок в Антибе, учитывая его ценность для нее…

Я долго не решался позвонить Марианне, и в конце концов она меня опередила. Думаю, она следила за развитием событий по средствам массовой информации. Но я предпочитаю держать при себе ужасную тайну, которую раскрыл, опасаясь, что это встанет между нами. Я рассказываю об альбоме пансионерок дома Святой Марии, о фотографиях, сделанных преступным доктором.

— Я был в шоке. Видела бы ты их, Марианна… Я не знаю, скольких молодых девушек он изнасиловал. Подумать только, негодяй оставался в доме Святой Марии еще много лет после того, как сбежала моя мать… Не могу поверить, что ему удалось остаться безнаказанным.

— Нет никаких доказательств, что никто ничего не знал. Сексуальные переживания часто сопровождаются заговором молчания и пассивным соучастием. Что сказал адвокат?

— Он думает, что сможет сослаться на уголовную безответственность. В худшем случае, благодаря фотографиям и рассказу матери смягчающие обстоятельства сыграют в ее пользу.

Мы продолжаем разговор, но я чувствую, что Марианна отдалилась, как будто что-то оборвалось.

— Сожалею о том, что произошло прошлой ночью.

— Ничего не случилось, Тео.

— Именно это меня и огорчает.

Я не знаю, почему взял билет на самолет. Может, потому, что ничто больше не удерживает меня в Париже. Возможно, остается надежда, что с Камилем что-нибудь получится, что он сможет дать мне ответы на вопросы, которые я даже не могу точно сформулировать, толком не зная, что ищу.

Мой рейс в Ниццу последний. Было темно, когда самолет пролетал над побережьем, чтобы начать спуск к взлетно-посадочной полосе. Взяв напрокат машину, я перекусил в аэропорту хот-догом. Я устал от поездок, которые совершил за последние дни, но нервная лихорадка не дает мне расслабиться.

Пока я еду по набережной в Антиб, несколько раз набираю номер Камиля, прежде чем он соизволяет ответить. Я сразу понимаю, что брат пьян: говорит относительно связно, но тембр голоса тот же, что и накануне моего отъезда в Швейцарию, когда я ждал его возвращения в дом Мод. Я не говорю, что вернулся на Лазурный Берег. После долгих уговоров Камиль сообщает, что сидит в английском пабе недалеко от Порт-Вобана. Я знаком с этим заведением на бульваре Д’Агийон, пристанищем экипажей роскошных яхт, пришвартованных у набережной миллиардеров. Погуляв немного по порту, я присоединяюсь к нему.

В пабе много народу. Все громко разговаривают, в основном на английском, чтобы заглушить рок, ревущий в динамиках. Я замечаю Камиля в конце стойки — он горбится и выглядит долговязым на барном стуле. Перед ним почти пустой стакан с виски. Он не удивляется, увидев меня, и точно не собирается уходить. Один из барменов, молодой парень с руками в татуировках, хмуро глядит в нашу сторону. Затем подходит и наклоняется через стойку:

— Он слишком много пьет. Ему бы поспать.

Я энергично киваю.

— Спасибо. Я о нем позабочусь.

К счастью, Камиль способен идти прямо, и я просто поддерживаю его. Мы медленно поднимаемся по бульвару, чтобы добраться до эспланады Пре-о-Пешёр. Ярко освещенный Форт Карре отражается в водах гавани. Мне очень нравится это место, где ничего не изменилось с тех пор, как я был ребенком. Учитывая состояние брата, не может