class="p">Нектер залпом осушил стакан, чтобы протолкнуть в желудок капусту.

— У тебя... из твоей лавки украли такой нож?

— Нет, не такой нож. А два таких ножа!

— Как я уже говорил, Эстебан, доктор Монтируар много о тебе рассказывал. Кстати, как ты его называл? Доктор Монтируар? Или Гаспар?

— Доктор.

— Ну да... меня это не удивляет. Но, видишь ли, некоторые доктора предпочитают, чтобы дети называли их по имени. Как учительницу в школе. Если хочешь, мы потом это обсудим. И еще я долго разговаривал с твоей мамой. Это не предательство. Ты же знаешь — все, что ты рассказал доктору Монтируару или что расскажешь мне, отсюда не выйдет, это будет наш секрет, только нас троих. Но иногда, если... если это слишком серьезно... мы должны говорить об этом с твоей мамой. Понимаешь?

— ...

Слышен шорох одежды. И кто-то, похоже, постукивает ручкой по столу. И часы тикают.

— Начнем, Эстебан, если ты готов. Доктор Монтируар говорил, что ты рассказывал ему про подводный мир, очень далекий, на большой глубине, — мир, откуда жизнь видится с изнанки и где можно сменить тело. Ты можешь мне все это повторить... своими словами? * * *

— Два Thiers Gentleman? Украли? Из лавки?

Нектер замер с вилкой в руке.

— Ники, опомнись. Кто угодно мог это сделать. Я не из тех, кто устанавливает камеры наблюдения и уж тем более детекторы металла на выходе. И ответь на звонок — у тебя телефон вибрирует!

Ники про себя выругался. Это наверняка Лазарбаль или один из психотерапевтов. Он напрочь про них забыл. Он терпеть не мог, когда все вот так вот ускорялось и события напирали рассвирепевшей толпой, вместо того чтобы спокойно выстроиться и смирно ждать своей очереди.

Поколебавшись, что выпустить из рук, вилку или салфетку, он наконец ответил на звонок.

— Доктор Гаспар Монтируар, — произнес энергичный голос. — Вы мне звонили?

— Да... это Ник... нет, простите, Боколом... Ну то есть нет, не Боколом, Боколом — это мое прозвище, Коломбо задом наперед, знаете, коллеги дурака валяют, нет-нет, конечно, это я, лейтенант Эрве Леспинас.

Астер давилась смехом, но психотерапевту, похоже, было не так уж весело.

— Насколько я понял, лейтенант, у вас было срочное дело.

Боколом взял себя в руки. Оправившись от неожиданности, он снова набрал скорость никуда не спешащего прогулочного парохода и отчетливо, как и надлежит педантичному профессионалу, рассказал о двойном убийстве в Бессе, заключив, что ко всему этому явно причастна Мадди Либери, и упомянув о странном сходстве между ее сыном Эстебаном и Томом Фонтеном, сыном второго убитого.

Похоже, Нектер выдержал экзамен и у психиатра не осталось ни малейших сомнений в личности его собеседника.

— Правду сказать, лейтенант, ничего особенного я вам не сообщу. Надо связаться с лейтенантом Лазарбалем, у него должно было остаться полное досье. Разумеется, меня тогда опрашивали, и Мадди Либери разрешила мне нарушить профессиональную тайну. Я рассказал все, что знал, но, как ни странно, хотя я не один год работал с Эстебаном, самое важное от меня ускользнуло.

— То есть?

— Ну... — Гаспар Монтируар, кажется, прикидывал, насколько можно доверять собеседнику. — Ладно, в конце концов, существует срок давности, а этот несчастный ребенок умер десять лет назад. Так вот, за полгода до своего исчезновения Эстебан стал рассказывать странные вещи, у него появились суицидальные мысли, болезненные фантазии. Признаюсь, он меня напугал, это выходило за рамки моей специализации. По моей части скорее депрессивные дамы лет семидесяти, которые говорят о сложных отношениях с мужем — или с пуделем, если мужа уже нет в живых. И я предложил Мадди Либери обратиться к коллеге, который лучше в этом разбирается.

— К кому-то конкретному?

— Конечно. Но он давно покинул Сен-Жан-де-Люз. * * *

Теперь было отчетливо слышно, как тикают часы. Где-то подальше, кажется, капала вода. Скрипнул стул. Может быть, это Эстебан на нем раскачивался.

— Начинай, я слушаю, — произнес психотерапевт. — Труднее всего даются первые слова, другие потом придут сами собой. Знаю, это нелегко, но ты должен мне довериться. Я помог многим детям. У меня большой опыт. Скажи, ты мне доверяешь?

— Да, доктор...

— Нет, не доктор. В отличие от доктора Монтируара, я предпочитаю, чтобы ты называл меня по имени. Полностью меня зовут Ваян Балик Кунинг. Но ты можешь называть меня Ваяном. 47

Я, будто завороженная, смотрела, как падает снег. Окно в моей комнате запотело. Парковку перед «Мельницей» уже покрыла тонким слоем снежная пыль, дорога теперь сливалась с откосом и первыми склонами в долине, елки и опоры одинаково нарядились в белое. Гора напротив превратилась в длинный белый спуск, который заканчивался у старой гостиницы. Зима закрепилась в этих местах, завладела краем, словно беспощадное войско, чьей холодной непреклонностью невольно восхищаешься.

Я успела вернуться до того, как снегопад усилился. Савина, едва посыпались первые хлопья, стала меня торопить:

— Будьте осторожны, зима наверстывает упущенное за три месяца.

Я расплатилась за ужин и проводила ее до милого домика на улице Груар, в двух шагах от мэрии.

— До завтра, Мадди! Нектер позвонит мне, как только получит результаты. Не стану вам врать, я ни секунды в это не верю... Но если ДНК Тома и Эстебана совпадут или между ними хотя бы обнаружится родство, я буду каждый вечер угощать вас ужином в «Супнице» до тех пор, пока мы обе не выйдем на пенсию.

Хлопья снега росли, разбухали, словно питались редкими ночными проблесками света далеких фонарей, мелькнувшими фарами, а ночь становилась все темнее. Савина, милая, каждый вечер будешь меня угощать? Ты потратишь на это все свои скудные заработки, а я за десять лет наберу десять килограммов... Я знала, что результат окажется положительным. Знала, что Том — это Эстебан, а Эстебан — это Том. Я отказалась от попыток понять, как такое возможно, я мало что помнила из курса генетики, я сдалась и перестала взывать к ра­зуму. Перед другими мне еще как-то удавалось поддерживать иллюзию, но в глубине души я знала, что мой сын ко мне вернулся...

Парковка, тротуар, шоссе, дорожные знаки исчезли, будто их никогда и не было. Снег предлагал все стереть.

И снова навязчивая мысль, которую мне до сих пор удавалось отгонять. А если с Амандиной что-то случится? А если Том — я должна была заставить себя называть его так, хотя знала настоящее имя, — если Том, потеряв отца, потеряет и мать?

И тогда... Тогда я могла бы о нем позаботиться?

Сколько времени понадобилось бы ему, чтобы забыть это чужое имя, Том, и вспомнить свое, Эстебан?

Сколько времени пройдет до тех пор, пока он снова станет тем, кем никогда не переставал быть? Несколько месяцев? Меньше года? Что ему для этого понадобится? Другой дом, уютный, приветливый, любящий. И настоящая гитара. И преподаватель сольфеджио. И много часов занятий, чтобы не упустить время, ведь талант ребенка после десяти лет можно загубить так быстро... А что еще? Большой бассейн? Озеро? А почему бы не море? Конечно, спокойное море, без волн, без валов... Средиземное?

Я тешила себя безумными мечтами, меня окутала снежная ночь, она делала все ирреальным — волшеб­ство особенной ночи вне времени, рождественской но­чи