– Ну что ты! Спи давай! И не думай ни о чем, – поправил ей одеяло Митька. – Пить хочешь?

Рита покачала головой. Все тело ее вздрагивало от сдавленных рыданий.

В палату вернулась ворчливая старуха.

– Вот коновалы-то! Им бы только по мобильникам трещать! – на чем свет стоит кляла всех она. – Все тело изболело, а им хоть бы что! Никакого сострадания к старым людям! Ты давай, парень, отчаливай! – напустилась она и на Митьку. – Тихий час у нас.

Поцеловав Риту в висок, Митька вышел из палаты.

А утром встречал на вокзале Галину Ивановну, Ритину мать.

– Дима! Прошу тебя, не скрывай от меня ничего, я – врач! Я должна знать. Где у нее травмы?

– Да нет у нее никаких травм, – успокоил Митька.

– Что случилось?

– Обморок. Сейчас все уже позади.

Галина Ивановна смотрела на него, как на фокусника, и по ее взгляду было видно, что она ему совсем не верит.

– Боже! Как я была против этой поездки! – причитала она. – Зимой! В такой мороз! Праздники. Пьяных полно кругом. И вот – как в воду глядела! Первая сессия на носу!. А она в больнице.

Пока Галина Ивановна навещала Риту и разговаривала с лечащим врачом, Митька ждал в вестибюле. Стоял у стендов, делая вид, что изучает больничные бюллетени о том, как оказать первую медицинскую помощь, и готов был сам оказать ее кому угодно, только бы не видеть лица Ритиной мамы, когда она наконец выйдет из лифта. Всякое представлял: упреки, истерики, слезы, но такой убийственной реакции вообразить не мог. Митьку она даже не заметила. Если бы ей сказали, что сейчас обрушится небо, она бы рассеянно ответила: «Ничего страшного». На крыльце было скользко, и Митька поддержал ее за локоть. Только тут она остановилась, словно прозрела. В упор глядя на него, сухо спросила:

– Чей это ребенок?

Митька шевельнул носком ботинка ледяной ком. Что с этим комом делать дальше, он не знал. А потому взял и с треском раздавил.

– Наш! – твердо и уверенно произнес он, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен.

Галина Ивановна беспомощно замычала, закрыла глаза и опустилась на заснеженную скамейку. Митька сидел рядом и почему-то вспоминал Болгарию. Как Галина Ивановна мазала ему йодом синяки и ссадины после драки с аборигенами. В ней тогда была такая сила, такая уверенность, что он почти не чувствовал боли. Эта боль вернулась к нему сейчас. Болело все тело, словно избитое чьими-то беспощадными кулаками. Тронь в любом месте – заледенеет все внутри.

Галине Ивановне нужно было уезжать домой. Она отпросилась с работы только на день. Что говорить, был у нее порыв забрать Риту из больницы, но Митька уговорил не делать этого и заверил, что будет навещать Риту каждый день, а когда ее выпишут, проводит на вокзал и посадит в поезд, предварительно сообщив им об этом.

Митька ходил к Рите каждый день. Говорили о всяких пустяках. А в день ее выписки в школу не пошел, привез Риту на такси домой. Мать была на работе, Люська в школе. Постелил чистую постель в своей комнате. Провел девушку в ванную. А сам пошел ставить чайник. На подоконник сел голубь, стуча клювом в заиндевевшее стекло. Митька открыл форточку, бросил гостю горсть рисовой крупы. Голубь довольно загурковал, приглашая на трапезу голубку. Та не заставила себя долго ждать. Тут же подлетела и принялась торопливо клевать зерна. Распушив правое крыло, голубь принялся любовно обхаживать голубку. Потом набрал в клюв снега, поднес к клюву подруги. Как целуются птицы, Митька видел впервые! И не мог оторвать завороженного взгляда от этой влюбленной пары. И вдруг каким-то шестым чувством ощутил за спиной присутствие Риты. Обернувшись, решительно прижал девушку к себе, блаженно вдыхая тонкий аромат еще мокрых волос.

А потом все было так, как должно было быть. Кто-то мудро сказал, что браки свершаются на небесах. И души их побывали там, где не существует время и реальность.

Рита уехала в тот же вечер. Дождаться маму с работы категорически отказалась. И умоляла пока ни о чем ей не говорить. Митька дал слово. Да и как иначе, когда Рита и без того вся тряслась. И было жаль ее до слёз. Да и мать последнее время что-то плохо выглядела. Лучше, конечно, с такими новостями пока повременить. К тете тоже не пошли. Отвезли сумку на вокзал, сдали в камеру хранения, купили билеты и в ожидании поезда сидели в привокзальном ресторане, молча, как двое глухонемых, пили чай с пирожными и сканировали души друг друга глазами.

И снова потянулись унылые дни. В школу ходить заставлял себя Митька с трудом. Все уроки сидел, уткнувшись глазами в стол. Учителя сначала изрядно донимали, а потом, словно сговорившись, все разом отцепились. Радость доставляли только письма по электронке. Посланиями с Ритой обменивались почти каждый вечер. В выходные связывались по мобильнику. О самом главном спрашивать Митька как-то стеснялся. Все обходил эту тему. И все же однажды собрался с духом:

– А как твое здоровье? Как там наш малышок? Что врач говорит?

Рита долго молчала. Потом, как-то неуверенно цепляя слово за слово, все-таки стала рассказывать. Картина вырисовывалась далеко не отрадная. Ее сильно тошнило. Почти ничего не могла есть. По всему телу шел какой-то нестерпимый зуд. Митьку передернуло: и как только они все это выносят? Но и утешить было нечем. Что он в этом понимал?! Хотя в Интернете, конечно, копался, выискивал информацию.

В один из выходных мать попросила съездить к бабуле. И дров наколоть надо было, и снег раскидать. Давно уж в деревне не были. Мобильник не взял: все равно вышки рядом нет.

Бабуля от радости была на седьмом небе. Сразу с пирогами затворилась. Митькины любимые – с брусникой, с творогом. Он для начала в работе размялся, топором помахал. Да не просто ради баловства, а такую груду наколол, что бабуле за неделю не уложить. Потом взялся воду носить да баню топить. И чтоб, как у деда, все по правилам: можжевеловые ветки для массажа, отвар из мяты для споласкивания, квас на каменку для хлебного духа. Настегав себя березовым веником, окунался в прорубь. После первого раза потолок перед глазами танцевал. Долго отлеживался на деревянных лавках предбанника. На третий – взгляд твердым стал, на пятый – ноги уж не пылали, когда по снегу до проруби бежал. Ко всему привыкает организм. И только кожа как у леопарда стала, бело-малиновыми пятнами и с рисунком, похожим на военную защитную сетку. Конечно, одному в бане не тот кайф, вспомнилось, как терли, бывало, с дедом друг другу спины до скрипу, а вечером, «фурындая чай» (любимая бабулина фраза) с малиновым вареньем, вели неспешный разговор за жизнь.

За окном деревянного дома шуршала о фундамент игривая метель. От ветра нервно подрагивали ситцевые занавески. В такие минуты Митька любил выключать свет и зажигать восковую свечу. Испуганно трепыхался плаксивый фитиль, на стенах неуклюже ворочались огромные тени. Время от времени метель швыряла в окна колючими крупинками. Плотно прижавшись к стеклу, они обволакивали его каким-то затейливым узором, на котором оконные перекладины выглядели мистическим крестом.