class="p1">Но у меня было тихо. Так тихо, что я стал думать о смерти. Век я о ней не думал и не собирался. Какая смерть, когда в больнице ни разу не был, а в эпидемии даже не чихал. Или в одиночестве всегда о ней ду­мается? Ну конечно. Одинокий человек уже не совсем живой, он уже вне жизни — он одинокий.

Звонок в передней сбросил меня с дивана. Я за­стегнул рубашку и открыл дверь.

Мастер вошел деловито, словно в моей квартире что-то забыл и теперь вернулся. Он поставил на пол огромную сумку с инструментом и спросил:

— Говорите, урчит и дымит?

— Да, дычит и урмит. Проходите!

Я шагнул в комнату. Мастер остановился у порога:

— А она не в ванной?

— Кто?

— Стиральная машина.

— Нет, не в ванной.

— На кухне?

— Нет, не на кухне.

— Зря вы ее сюда затащили, — сказал мастер, взял сумку и пошел за мной в комнату.

Я сел на диван и пододвинул ему кресло:

— Садитесь.

Он обежал взглядом комнату, задержавшись на книгах, иконах и ералаше на столе.

— Машина тут?

— Не тут. Да вы садитесь!

— А где она?

— В магазине.

— Уже отправили?

— Я ее и не покупал.

— Как не покупали?

— Да так. То в прачечную снесу, то сам постираю.

Теперь мастер сел, видимо потеряв силу в ногах.

— Вы же говорили, что машина дымит и урчит?

— Это не она, это я фырчал, — игриво сообщил я и для подтверждения слегка фыркнул.

Мастер напрягся и как-то сбился в один угол кресла. Его узкие глаза смотрели в мою переносицу, как прицеливались. Он был чуть старше меня.

— Просто ошибочный вызов, — поспешил я успо­коить его.

— Платить все равно придется.

— Конечно, — я торопливо протянул пятерку.— Сдачи не надо.

Он скрипнул кожаной курткой, спрятал деньги и сказал сразу осевшим голосом:

— Ничего, бывает.

— Кофейку выпьете? — спросил я, испугавшись, что он сейчас уйдет.

— Можно, — совсем оттаял мастер.

Я почти бегом бросился на кухню и вмиг сварил ароматный кофе. Крупно порезал колбасу, заблестев­шую крепкими кружочками. Высыпал в вазу конфеты, припасенные для Марины. На блюде горой выложил апельсины.

Мастер выпил кофе, залпом и молча задвигал че­люстями.

— У меня, понимаете, настроение плохое, — отпил я глоток и налил ему.

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего не случилось.

— Бывает. Я тоже прихожу как-то домой, а у жены черт сидит.

— Какой черт?

— Знакомый ее. Жинка у меня хорошая, только от нее все время витамином пахнет. На витаминном заводе работает.

Я сделал еще глоток. Мастер ел колбасу, пахну­щую дымком и пряностями. Апельсины он не замечал. Кожа на щеках заблестела и заметно распарилась, словно кофе ударил ему в лицо.

— Душа болит с утра, — неопределенно сказал я.

— Может, прохлопал чего? — перешел он на «ты».

— Да нет, не прохлопал.

— А то есть правильная русская пословица:

«Нельзя хлопать ушами». С другой стороны, греть руки в мутной воде тоже опасно...

— У меня душа болит, понимаешь, душа?

— Понимаю. У меня тоже болела. Я вроде тебя, к врачу не шел, а занимался анализом. Оказался аппендицит. А почему? Потому что кругом синтетика. Едим одни протезы.

И выпил кофе, вкусно чмокнув пустоту в чашке. Кофе все-таки натуральный.

Я взял с дивана журнал и открыл страницу с фо­тографией буровиков. Ребята все стояли обнявшись.

— Смотри-ка, — показал я мастеру, — стоят, об­нявшись, как перед разлукой.

Он прищурился, рассматривая рабочих. Вдруг под­мигнул им, понимающе улыбнулся и постучал согну­тым пальцем по лбу пожилого буровика.

— Знаешь, сколько они заколачивают в месяц?

Я глотнул. Кофе показался невкусным, как полын­ная настойка. Вот тебе и натуральный. Видимо, я сморщился.

— Что? — спросил мастер.

— Спешу.

— Куда? — удивился он, бросив свой прицельный взгляд на недорезанную палку колбасы.

— Куда? Куда... В магазин за стиральной маши­ной, — нашелся я.

— Правильно, в хозяйстве пригодится.

Я встал. Поднялся и он, не отцепляя взгляда от тарелки. Я взял бумагу, завернул колбасу и протянул ему. Он молча положил ее в инструменты, как гаеч­ный ключ. И ушел не оглянувшись — только дверь хлопнула.

Я остался один в густонаселенном доме, в перена­селенном городе, на четырехмиллиардном земном шаре. На столе лежала записная книжка, испещрен­ная телефонными номерами знакомых. Рядом стоял и сам телефон. А на кухне капала вода из протекаю­щего крана.

Я не знаю, когда умру, — никто не знает. Я не знаю, от чего умру, — никто не знает. Но пусть во всех случаях друзья и сослуживцы на моей могиле напишут: «Умер от одиночества»...

Я вздрогнул. Мне показалось, что на столе лопнула посуда. Но это звонил телефон. Я снял трубку.

— Ну, как? — тревожно спросил Виктор.

— Что «как»?

— Мы едем к тебе.

— Кто «мы»?

— Я, Галя, Марина, Сергеев еще... Не понравился нам твой голос, старик. Через двадцать минут будем...

И он положил трубку.

Значит, Виктор за это время всех обзвонил и всех собрал. Или Марина собрала. Даже Сергееву сооб­щили. А ведь ничего не случилось. Почти ничего не случилось, кроме страшного одиночества.

Вдруг я заметил, что на кухне перестала капать вода. Может, она и не капала? Я встал и облегченно потянулся.

Землянин

Лагушкин пришел с работы поздно — раз. По дороге заходил в «Прохладительные вина» — два. А вчера тоже в них заходил — три... И еще... В об­щем — четыре.

Поэтому он пугливо посматривал на жену и ста­рался дышать в угол, чтобы не отравлять воздух в квартире. Жена стояла посреди кухни и развивала мысль о глобально-государственном проекте, который заключался в следующем: собрать всех пьяниц, поса­дить в пивную бочку и запустить в космос к чертовой бабушке на другую галактику. Лагушкин согласно ки­вал головой — ему хотелось обедать.

— Другие отцы дома помогают, детям уроки под­сказывают,— безнадежно сказала жена. — А наш Димка вон сидит мучается...

Лагушкин понял, что есть шанс искупить вину. Ну, и пообедать. Он вскочил со стула и пошел в комнату.

Закатив глаза, Димка