Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я узнала множество людей. Одной из них была моя бабушка. Я увидела моего дядю Джина, который скончался совсем молодым – тридцати девяти лет от роду. Он многому научил меня; это он учил меня играть на моей первой гитаре. Как и моя двоюродная прабабушка Мэгги. Там же была моя бабушка с папиной стороны… Они особенно заботились обо мне, присматривали за мной.
Они не разрешали мне двигаться дальше… Это мне сообщили каким-то образом – не знаю, как еще можно выразить это, потому что они не говорили так, как говорю сейчас я: что если я пройду весь путь к свету, со мной что-то произойдет физически. Они не смогут вернуть эту новую меня обратно в мое тело, потому что я уйду слишком далеко, они не сумеют восстановить связь. Вот они и не пускали меня никуда и не давали ничего сделать.
Мне хотелось к свету, но вместе с тем хотелось вернуться. Мне еще надо было вырастить детей. Я как будто смотрела фильм на видеомагнитофоне, в режиме быстрой перемотки вперед: общая идея становится понятной, но отдельные кадры мелькают так быстро, что подробностей не разглядеть… Искры – вот что я видела. Я спросила, Бог ли этот свет, и мне был ответ: «Нет, Бог не свет, свет – то, что происходит, когда Бог дышит». Отчетливо помню, как я подумала: стою в дуновении Божьем…
В какой-то момент мне напомнили, что пора возвращаться. Разумеется, я приняла решение вернуться еще до того, как легла на операционный стол. Но понимаете, чем дольше я оставалась там, тем больше мне это нравилось (смеется). Моя бабушка не стала провожать меня обратно в туннель, отсылать меня или просить уйти. Она просто взглянула на меня. От меня ждали, что я последую за ней. Обратно в тело меня должен был вернуть мой дядя. Но когда я попала туда, где находилось тело, и взглянула на него, я решительно не захотела в него возвращаться, потому что оно выглядело таким же, каким и было по сути: безжизненным. По-моему, оно было накрыто. Это испугало меня, мне не хотелось на него смотреть. И я знала, что будет больно, поэтому возвращаться не желала. Но дядя продолжал вразумлять меня. Он говорил: «Это как нырнуть в бассейн, просто прыгай». Нет. «А как же дети?» Ну, знаешь, с детьми все будет в порядке (смеется). А он продолжал: «Милая, тебе пора». Нет. Он подтолкнул меня, слегка помог. Получилось не сразу, но я, пожалуй, все-таки готова простить его за это (смеется).
Я увидела, как вздрогнуло тело… А потом он толкнул меня, и я почувствовала, как мне холодно внутри. Я вернулась в свое тело. И вправду, как прыжок в бассейн с ледяной водой… Больно!
Когда я вернулась в тело, я по-прежнему была под общим наркозом в операционной, там включили Hotel California, и как раз пели строчку: «Можно рассчитаться в любой момент, как захочешь, но уехать нельзя» (You can check out anytime you like, but you can never leave). Позднее я упомянула об этом доктору Брауну, который отнесся к моим словам совершенно равнодушно, сказал только, что мне надо больше спать (смеется). Когда я пришла в себя, я все еще была на искусственном дыхании.
Памела заканчивает свой рассказ словами:
По-моему, смерть – это иллюзия. Мне кажется, смерть – это по-настоящему мерзкая, противная ложь.
Сабом комментирует ее историю:
Я обнаружил: то, что она видела в ходе своего внетелесного опыта, чрезвычайно точно соответствовало тому, что происходило в действительности. Она видела костную пилку, с помощью которой ей вскрыли череп. Этот инструмент действительно похож на электрическую зубную щетку… Между врачами в самом деле происходил разговор, который Памела услышала и в точности запомнила…
А вот слова нейрохирурга Спецлера:
Не думаю, что в основе ее рассказа лежали наблюдения, которые она успела сделать в операционной. Это было просто невозможно. Например, насчет дрели и так далее, – все инструменты были накрыты. Они лежали не на виду, а в упаковке. Их не начинают открывать, пока пациент не уснет, так делается для поддержания стерильности… На этом этапе операции в таком состоянии ни один пациент не может ни видеть, ни слышать. И… по-моему, немыслимо, чтобы у нее сохранились нормальные чувства, такие как слух, не говоря уже о том, что у нее в ушах были щелкающие наушники-вкладыши, – то есть она никак не могла слышать обычным путем, через слуховые проходы…
Для этого у меня нет объяснений. Я не знаю, как это могло произойти, учитывая, в каком физиологическом состоянии она находилась. С другой стороны, я повидал столько всего, что не могу объяснить, поэтому мне не хватит наглости утверждать, что такого никак не могло случиться.
Мне бы хотелось предложить несколько дополнительных замечаний об ОСО Памелы Рейнолдс и медицинских обстоятельствах, при которых она приобрела этот опыт.
Такие операции на мозге, как та, которую она перенесла, продолжаются не меньше 4–6 часов, так же долго, как и операции на сердце. В то время как Памела находилась под общим наркозом и хирурги начали вскрывать ее череп, тело еще не успело достаточно охладиться, кровь не отлила от головы, и у Памелы случился внетелесный опыт. Она видела и слышала происходящее со множеством подробностей, несмотря на общий наркоз, заклеенные глаза и маленькие наушники в ушах, издающие громкие щелчки. Она видела оборудование и людей в операционной, видела инструмент, которым ей вскрыли череп. Во время операции она слышала разговор Спецлера и женщины-кардиохирурга, работавшей в районе ее паха, чтобы подключить ее к аппарату сердце-легкие. Сделав разрез в паху справа, кардиохирург обнаружила, что у Памелы слишком тонкие вены и артерии, и решила перейти к левой стороне. По этому поводу у врачей состоялся короткий разговор. Памела слышала их реплики и повторила их слово в слово. После внетелесного опыта ее втянуло в туннель. Остальной ее ОСО, в том числе редкая ясность сознания, узнавание покойных родственников, общение с ними, встреча со светом, происходили во время вызванных гипотермии и аноксии (отсутствия кислорода ввиду прекращения притока крови), из-за которых ее мозг полностью перестал функционировать. В определенный момент операции гипотермия вызвала остановку сердца, поэтому Памелу и пришлось подключить к аппарату сердце-легкие. Как только ее тело охладилось до 10 градусов Цельсия (50 градусов Фаренгейта) и было подключено к аппарату сердце-легкие, одну сторону операционного стола ненадолго подняли, чтобы вся кровь отлила из мозга. Все эти меры были необходимы, чтобы операция на аневризме имела хоть какие-то шансы на успех [24].
Такую рискованную процедуру проводят лишь в нескольких медицинских центрах мира. Острая гипотермия помогает клеткам мозга выживать самое большее в течение шестидесяти минут во время операции такого рода. Низкая температура замедляет скорость клеточного метаболизма до такой степени, что клетки мозга могут оставаться в аварийном режиме дольше обычного и не погибать. Ближе к завершению ОСО у Памелы наблюдался еще один внетелесный опыт, пока она находилась под общим наркозом, ее глаза по-прежнему были заклеены и остановка сердца продолжалась. Она увидела, как вздрогнуло ее тело – в результате электрического удара (дефибрилляции), примененного с целью запуска сердца. Это происходит, когда операция закончена и тело уже согрето. Памела ощутила холод, вернувшись в тело, потому что оно еще не достигло нормальной температуры 98,6 градусов Фаренгейта (около 37 градусов Цельсия).
