Однако она почти без промедления открыла на мой стук.

— Эрсуль? — сказала я. — Эрсуль?

Она приветствовала меня со своим обычным сардоническим юмором, как будто её имя не прозвучало вопросом. Я ничего не понимала. Она поинтересовалась, как я поживаю, сказала что-то о своей работе. Я не перебивала её, пока она наливала мне выпить. Когда я спросила её, где она была, чем занималась, почему не отвечала на мои сообщения, она сделала вид, что не услышала.

— Что происходит? — спросила я. Мне надо было понять, что она знала о нашей катастрофе. Я задала вопрос, её лицо-аватар застыло, вздрогнуло и снова стало прежним, а она, как ни в чём не бывало, продолжала свою бессмысленную болтовню и бесцельные занятия. На мой вопрос она не ответила.

— Пойдём со мной, — сказала я. Я звала её работать с МагДа, с нами. Звала в город. Но, стоило мне предложить ей покинуть комнату, как снова повторялось заикание. Она словно перематывала назад плёнку и, как ни в чём не бывало, продолжала болтовню о чём-то устаревшем или незначительном.

— Тут либо какой-то сбой, либо она делает это нарочно, — сказала мне потом замученная посольская программистка, когда я описала ей ситуацию. «Думаешь?» — вертелось у меня на языке, но она пояснила: с автомами такое бывает, они как дети, которые затыкают пальцами уши и поют «ничего не слышу».

Выходя от Эрсуль, я увидела на площадке перед её дверью письмо, открытое и выброшенное. Она ничем не показала, что знает о нём, хотя я очень медленно наклонилась и, не сводя с неё глаз, подняла его.

«Дорогая Эрсуль, — было написано в нём, — я за тебя беспокоюсь. Конечно, происходящее пугает всех нас, но я всё же тревожусь…» и так далее. Пока я читала, Эрсуль ждала. Интересно, какое у меня было лицо? Дух-то у меня захватило, это точно. Я читала, а её аватар моргал.

Имени в конце письма я не узнала. Судя по тому, как оно плыло у меня перед глазами, когда я наклонилась, чтобы положить письмо назад, руки у меня дрожали. Сколько же у неё было друзей? Может быть, я была её центровой версией лучшей подруги, вхожей к служителям? Может, и у остальных тоже были свои ниши? И, наверное, мы все волновались за неё.

Это навело меня на мысли о КелВин, о том, какой бессмыслицей они могут быть заняты сейчас, и о Скайле, о котором я до сих пор ничего не слышала. Я несколько раз звонила Брену, но он, к моей тревоге и ярости, не отвечал. Тогда я пошла к нему домой, но мне никто не открыл.

Вряд ли я понимала, с чем имел дело Ра, пока не попала на дежурство к Эзу. Конечно, можно было просто приставить пистолет к его виску, но, когда мы начинали давить слишком сильно, он тоже грозился в ответ, а его поведение было настолько непредсказуемым, что приходилось считаться с возможностью того, что он возьмёт да и перестанет говорить, назло, и черти с нами со всеми. Поэтому мы ограничивались тем, что по пятам ходили за ним повсюду, тюремщики, компаньоны и защитники в одном лице. Вот почему, когда наступало время выступления, он вовсю портил нам кровь, помыкал нами, как хотел, но, в конце концов, угрюмо соглашался.

Охранников к нему всегда приставляли, по крайней мере, по двое. Я попросилась в пару с Симмоном. При встрече он пожал мою правую руку своей левой. Я вытаращила глаза. Правой руки, которой он пользовался долгие годы, этого ариекайского живого устройства, отличавшегося неопределённостью цвета и текстуры, зато в точности повторявшего строение терранской конечности, не было. Рукав его пиджака был аккуратно подколот булавками.

— Пристрастилась, — объяснил он. — При зарядке, наверное… — Он, как и Хозяева в своём городе, пользовался зелле. — У неё начались спазмы. Она пыталась отрастить уши, — сказал он. — Я её отрезал. А она всё равно пыталась слушать, даже лёжа на полу.

Эз был в посольских комнатах ЭзРа. Он был пьян и ругался на чём свет стоит, обзывал Ра трусом и заговорщиком, придумывал всякие грязные прозвища МагДа. Гадко, но не гаже многих других скандалов, которые мне доводилось видеть. Ра, вот кто меня удивил. Он вёл себя совершенно иначе, чем раньше. Тот, кого мы не раз дразнили за молчаливость, теперь так и сыпал эпитетами в ответ.

— Следите, чтобы он мог говорить, когда вернётся, — бросил нам Ра. Эз сделал ему в ответ неприличный жест.

— Что, я и на вечеринку пойти не могу? Ублюдки, и это мне запретите, да? — Эз ныл, пока мы провожали его к месту действия на одном из нижних этажей посольства. Там мы встали на страже и стали следить, чтобы он не пил слишком много, хотя ни разу не замечали, чтобы избыток спиртного как-то сказывался на его способности говорить на Языке. Мы следили за ним и когда он трахался, и когда дрался. Огоньки на его обруче яростно мигали в поисках отсутствовавшего партнёра, стремясь во что бы то ни стало установить связь, которой избегал Эз.

Могу сказать, что та вечеринка была депрессивной, как прогулка в аду: люди на краю света загоняли себя в забвение, оглушая наркотиками под грохот автогенерированных ритмов в дыму, сквозь который прорывались лучи света. Возможно, кто-то и находил вечеринку радостной. Эзу было скучно. Я оставалась бесстрастной, как часовой на посту.

Эз повёл нас туда, где раньше был склад офисного оборудования, а теперь — эрзац-бар. Он пил там до тех пор, пока я ему не запретила, что только привело его в восторг, ведь теперь у него был повод поносить меня. В странноватом, на скорую руку слепленном помещении не было никого, кроме бывших служителей и одного-другого посла. Им, похоже, было плевать, что каждая порция спиртного, которую он заливал в себя, подвергала наш мир всё большей опасности.

— Твои друзья, — шепнула я ему и покачала головой. Он с полным спокойствием встретил мой полный отвращения взгляд.

В поисках безопасности послоградцы заняли в посольстве нижние этажи. Они превратились в трущобы. Мужчины и женщины, детские с питомцами и сменными родителями устраивались в стенных шкафах и комнатах для собраний, вывернув архитектуру наизнанку. Мы шли по коридорам, превращённым в ночные улицы, где уцелевшие светильники были перепрограммированы на дневной режим, а номера домов написаны мелом на дверях, прислонившись к которым болтали взрослые, пока дети играли, хотя им давно пора было спать. Послоград ушёл внутрь.

Пьяный и плаксивый Эз принялся ругать Ра.

— Тощий кусок дерьма, — бормотал он, пока мы шли через полуавтономные зоны, порядок в которых поддерживали самопровозглашённые неопытные констебли. — Копирует меня, а потом строит из себя Большое Я. — Ра был единственным в Послограде, кто пользовался теми же разговорными словечками и говорил с тем же акцентом, что и Эз. — Не понятно разве, что он делает? Легко ему разыгрывать из себя пай-мальчика, когда он… может… — Дешёвые лампы вспыхнули над нашими головами, как сверхновые. — Не надо мне… — сказал Эз. — Я устал, я хочу всё это прекратить… и пусть Ра оставит меня в покое.

Я сказала:

— Эз, мне кажется, я не понимаю, о чём ты.

— Пожалуйста, не называй меня так! Это чёртово, чёртово… это…

Я знала, как его звали раньше. Этот человек был когда-то Джоэлом Руковси. Теперь он стоял в заваленном мусором коридоре, а я смотрела на него. Ни Джоэлом, ни Руковси я называть его не могла, и снова сказала «Эз», а он, понурившись, не стал спорить.