толку преследующих, когда вдруг сильная рука схватила его за плечи. Пока он успел поднять меч, другая рука схватила его, а третья закрыла рот. Напрасно он бился и рвался; его толкали, окружили со всех сторон и почти на руках потащили в сторону валов, где находилась старая тюрьма. Человек, заметивший его и схвативший первым, назывался Шем-ша, придворный ловчий, и был его давнишним врагом. Страшная молчаливая личность, заика, но очень сильный и преданный князю.

Заремба знал, что Шемша давно собирался его схватить и вздернуть на дыбе. Михно пока не обращал на это внимания, несколько раз ускользнул от него и был уверен, что и теперь уйдет.

Но защита была немыслима. Сжатый, схваченный так, что не мог владеть руками, лишенный меча, Заремба и не заметил, как очутился в коридоре тюрьмы; открыли дверь, втолкнули его внутрь, а Шемша, все время держа его за шиворот, велел открыть камеру и бросил его туда.

Заремба в темноте поскользнулся и ударился о стенку, которой не мог заметить.

Снаружи дверь задвинули шестом, а Шемша кричал сторожам, что за пленника ответят головой.

После стольких лет безнаказанных разъездов по стране, после стольких посещений Познани и замка попасться в лапы Шемши и мстительного князя казалось Зарембе непонятным.

"Придется сложить голову!" — подумал он.

Знали уже, что он уговаривал Сендзивуя сдать калишский замок, столь обильно обагренный кровью, что привлек на свою сторону Налэнчей и свой род, сманил их к другим князьям и настроил враждебно против Пшемыслава. Была назначена награда за его голову.

При дворе теперь не было никого, кто бы решился замолвить словечко в его пользу. Друзья, не отрекшиеся от него, не могли заговорить, боясь, что их обвинят в совместном заговоре.

Вся надежда его была основана на том, что свадьба продолжится несколько дней, а во время пира его казнить было неудобно; между тем Налэнч мог придумать, чтобы его как-нибудь спасти.

Тюрьму он знал хорошо; в ней были камеры среди толстых валов и стен. Маленькое окошко наверху не давало возможности продвинуть даже обе руки вместе, да еще оно делилось на четыре части толстой решеткой.

Его меч унесли, остался лишь нож за пазухой, да другой поменьше за поясом. Поискав по карманам, он нашел кошелек с серебряной мелочью.

Заремба встал и принялся ощупью знакомиться с камерой. В углу лежала груда сена и мятой соломы. К одной из стен была прикреплена цепь с обручем, чтобы приковывать пленных.

Дрожь его проняла.

Сверху сквозь окошко доносился шум на дворе, где стражники веселились у бочек и столов. Играли гусляры, пели песни, покрикивали.

Последняя надежда была — Налэнч. Если он успел убежать, то может заняться освобождением друга. Но как?

"Кто хочет мести, должен и сам подвергнуться ей, — подумал он. — Поймали меня, я должен сложить голову, но и он живым не уйдет. За меня отомстят мои, а кровь моя, быть может, ускорит месть".

Подумывал и о том, что в тюрьме лучше погибнуть самоубийцей, чем дожидаться палача. У него был острый нож. Но ведь можно было подождать приговора, подождать прихода священника. Без суда и исповедника не казнили никого.

Стало ему грустно, хотя и не склонен был плакаться над собой; но вскоре вернулась к нему храбрость, и, ничем не рискуя, стал стучать изо всех сил в двери. Сторожей не было, и они ушли пить пиво. Прошло немало времени, пока наконец раздался голос издали, приказывая сидеть смирно, если не хочет иметь дело со сторожами.

Заремба позвал сторожа по имени, прося его принести свежей соломы, воды или пива, за что получит на чай.

Переговоры с подвыпившим Геркой налаживались с трудом. Он открыл вверху задвижку, они переругивались. Михно дал ему мелочи, и, по-видимому, Герка стал ласковее.

Так по крайней мере думал Заремба, когда сторож молча ушел.

Вскоре вместо него появилось двое других и, повесив фонарь на стенку, набросились на узника. Несмотря на отчаянную защиту, сторожа отняли у него нож, кошелек, стащили верхнее платье… Полураздетого толкнули наконец на гнилую солому и, закрыв дверь, ушли опять пьянствовать.

Заремба уже не ворчал, он свалился, как пень, и видел, что настали скверные часы.

В замке пировали всю ночь, и к пленнику никто уж больше не заглядывал. Усталый Заремба так и уснул среди всеобщего шума, хотя холодно было, так как сторожа захватили плащ. Только под утро стало тише на дворе, когда гости легли спать или разбрелись по гостиницам.

С утра началось опять вчерашнее веселье, крики, шум, но пленнику не дали даже воды и хлеба.

Он уже не стучал и не просил; вернулась гордость, и он предпочел бы погибнуть с голоду. Михно перестал считать время, не знал, полдень ли был или утро, или уже вечер, когда наконец незнакомый сторож принес ему кувшин с водой, прикрытый хлебом и, не сказав ни слова, ушел. Пить Зарембе хотелось очень, поэтому он сразу выпил полкувшина, но опять стал дрожать, пожалуй, даже сильнее. Поэтому опять зарылся в солому.

Между тем наверху веселились и шумели по-прежнему. Пировали целый день.

Заремба отыскал хлеб, съел кусок и заснул. Но это был беспокойный аон, прерывистый, полный сновидений. Взглянув по направлению к окошку, полузаросшему травой, догадался, что наступает ночь.

Шум все усиливался, сон пропал. Прямо перед ним на полу виднелась полоска света, но вдруг и она исчезла.

Заремба поднял голову, окошко оказалось закрытым чем-то. Послышался тихий голос, по которому пленник узнал верного Налэнча.

Встал поскорее, чтобы подойти к нему, но, даже вытянув руки, оказался не в состоянии коснуться окошка. Отверстие было в трубе, выходившей в потолок.

— Михно! — кричали сверху.

— Я здесь!.. Подкупи сторожей… они меня и обобрали, мерзну… Пробуй все, меня живым не пустят.

— Стража у дверей сильна… людям пригрозили.

— Пока идет свадьба, до тех пор я жив… Спаси, Павлик… не то придется погибнуть!

Налэнч что-то прошептал, в окошке появился свет, — товарищ ушел.

Только на третий день каштелян сообщил князю, что Заремба схвачен и сидит в тюрьме. Князь кратко ответил:

— Явный изменник… присудить его к достойному наказанию.

— Я бы уже отдал его под топор, — добавил каштелян, — но во время свадьбы не годится проливать кровь.

Пшемыслав ничего не ответил.

Всего третий день в замке гостила молодая княгиня, но едва можно было узнать, что она нездешняя. Ее обращение со всеми было настолько решительное, что никто не смел ей противоречить.

Как раз каштелян собирался уходить со смертным приговором Зарембе, когда портьера отодвинулась и вошла молодая княгиня. Она вошла, как