Из которой она выдергивает перья.

Потому что она никакая не Кумико, она — огромная белая птица, которая выдергивает из себя очередное перо, чтобы добавить его к другим, уже рассеянным по табличке на мольберте. Но это перо она не может никуда пристроить, словно не знает, как закончить то, с чего начала.

Он видит на ее коже раны от выдернутых перьев, видит, как подрагивают от боли ее длинные изящные пальцы — ее длинный изящный клюв — ее длинные изящные пальцы…

На самом кончике пера — красная капелька крови, полная силы и таланта, полная жизни и смерти.

Джордж смотрит в светло-карие глаза Кумико — ее золотистые глаза — ее светло-карие глаза. Он видит там удивление и испуг, видит, как она вся дрожит от осознания его присутствия здесь.

Но отчетливее всего он видит скорбь — такую бездонную, что едва не падает с ног.

Он понимает — мгновенно, — что не должен этого видеть.

Он понимает — моментально, что все обошлось бы и что будущее само позаботилось бы о себе, если б он сюда не пришел.

Он понимает — немедленно, что теперь остается лишь дождаться конца.

* * *

Он проснулся на маленьком безымянном диванчике в маленькой безымянной гостиной Кумико. Она стояла перед ним, и халатик уже покрывал ее плечи, но был распахнут так, что было видно ее голую грудь.

Конечно же гладкую. И безо всяких перьев.

— Джордж? — спросила она. — Как ты себя чувствуешь?

Он посмотрел ей в глаза — и увидел там все то же понимание, все ту же тайну, которая так заставляла его желать оказаться там, где он мог бы смотреть на нее бесконечно.

— Что случилось? — пробормотал он.

— У тебя жар, — сказала она, приложив ладонь к его лбу. — И очень сильный. Ты ввалился ко мне в спальню и выглядел при этом ужасно, Джордж. Я испугалась и чуть не вызвала врача. Выпей вот это.

Он взял у нее из рук стакан воды, но пить не стал.

— Что я увидел?

Похоже, она смутилась.

— Я не знаю, что ты увидел. — Она запахнула халат поплотнее. — Но это тебя, кажется, здорово потрясло.

— Что здесь делала Рэйчел?

— Кто?

— Я видел, как она выходила из подъезда. Только что. Я видел… — Он запнулся уже в неуверенности.

Кумико нахмурилась:

— Это большое здание, Джордж. Куча людей входит сюда и выходит отсюда. Днем ко мне и правда заходила старая знакомая, но я тебя уверяю — та женщина ею быть никак не могла.

«Та женщина» было сказано так определенно, что Джорджа захлестнуло чувство вины, на фоне которого он даже не осмелился уточнять по поводу «старой знакомой», а просто сказал:

— Прости меня.

— За что? — спросила она.

Он сглотнул, ощутив, как пересохло в горле, и залпом выпил воду из стакана. Возможно, она права и все дело в проклятой лихорадке. Он никак не мог увидеть того, что ему померещилось в спальне. Так, может, и Рэйчел ему привиделась?

Вот только плохо это или хорошо — сам черт не разберет.

— Тебя так трудно узнать, — услышал он собственный шепот.

— Знаю, — сказала она. — И за это ты меня прости. — Ее лицо смягчилось. — Зачем ты пришел сегодня, Джордж?

— Хотел показать тебе это, — ответил он и указал на фигурку в футляре, которую Кумико уже положила на стол.

Она взяла футляр, посмотрела на фигурку через прозрачный пластик. Он начал было опять говорить, но взгляд Кумико застыл на фигурке, на словах, на обрезках страниц, на зигзагах и пустотах, из которых состоял его извергающийся вулкан.

— Это совершенство, Джордж, — сказала она. — Это именно то, что должно быть.

— Я просто сделал то, что ощущал. И даже не знал, что делаю, пока не закончил.

Она наклонилась, коснулась мягкой ладонью его щеки:

— Да. Да, понимаю. Я все понимаю. — Она встала, держа фигурку в руках. — Ты отдохни немного. Закрой глаза и поспи. Я скоро вернусь.

— Что ты хочешь сделать?

— Это финальный кусочек истории. Я должна закончить последнюю табличку.

Джордж прочистил горло, предчувствуя, что от ответа на следующий вопрос зависит чуть не вся его жизнь.

— А потом?

Но она лишь опять улыбнулась, и его сердце подпрыгнуло от радости на головокружительную высоту.

— А потом, Джордж, — сказала она, — я соберу все свои последние вещи и перееду к тебе. Мы будем жить как муж и жена. И будем счастливы до конца своих дней.

А затем она вышла, оставив его лежать на диване, с легким сердцем и явно спадающим жаром, и он все прокручивал в голове ее последние слова, поражаясь тому, что «до конца своих дней» в ее устах звучит слишком похоже на «никогда больше».

Аманда занесла над унитазом тест, собираясь на него помочиться.

Этот тест она купила, еще когда ее стошнило в первый раз, но пока не трогала его, зато теперь в результате можно будет не сомневаться.

Потому что если она залетела…

А что, если нет?

А что, если да?

В свои самые спокойные минуты — ну, по крайней мере, спокойнее, чем сейчас, — она продолжала напоминать себе, что пока ничего не случилось. Циклы Аманды никогда не отличались регулярностью, даже в ее четырнадцать лет, поэтому тогда отец с матерью решили, что без специальных лекарств ей не обойтись, но теперь, когда она, расставшись с Генри и родив сына, бросила принимать эти таблетки, все опять пошло как попало.

Так что пока вроде все в порядке. Все в норме. Да-да. Больше не было внезапной рвоты, несмотря на затяжную лихорадку и постоянную тошноту, которые, скорее всего, явились результатом какого-то сезонного гриппа, им болели все дети вокруг. Да-да. Грипп или другая подобная ерунда. Об этом ей сейчас и сообщит тест. Вот, прямо сейчас.

Но.

Уже за полночь, в квартире снова темно и холодно, в окошко ванной заглядывает ущербная луна. Только что приснился очередной сумасшедший сон, из-за которого захотелось в туалет, и вот теперь она стоит перед унитазом и думает, сделать этот тест или нет.

Версия «или нет» кажется довольно призрачной. Этот чертов тест — бессердечно точный, исключающий любую двусмысленность, но его черные цифры на сером поле кажутся какими-то устаревшими, вроде тех, что встречались в тестах, по которым еще ее мать узнавала о своей беременности. Почему она не купила себе что-нибудь милое, с сиреневыми крестиками или розовыми плюсиками, вместо этого бездушного приспособления, на котором она, как на машине времени, унеслась в прошлое собственных родителей?