Дальше было еще хуже. Между зеленкой и кишлаком роту накрыло минометным огнем. Обычное в тех краях дело – утечка информации, благодаря которой противник хорошо подготовился к встрече. Другим ротам тоже пришлось несладко, и оставалось надеяться лишь на выдвигающихся сзади сорбозов. Правда, нас поддерживала артиллерия, при роте был корректировщик, а без нее был бы полный афедрон. И все равно у духов имелось преимущество позиции, численный перевес, а мы лежали, прижатые к камням, и ждали подмоги.

Меня накрыло еще в самом начале близким разрывом. Вырубило не ранением, осколок саданул по левой кисти, а контузией. Тем не менее неким неведомым образом очнулся я сравнительно быстро. Сильно тошнило, перед глазами все расплывалось и плыло, каждый звук болью отдавался в голове, и пришлось мобилизовать все силы, чтобы обрести способность мыслить. Рука в тот момент не волновала. Ну, задело, так уже перевязали, и неважно, что кровь сочится сквозь бинты. Вдобавок мне вкололи афганский коктейль – промедол в сочетании с коньяком. Обычный при контузии может вызвать весьма скверные последствия.

Положение было хреновым. Минометы были подавлены, однако противник превосходил нас в числе, а сорбосов все не было, и имелось подозрение, что и не будет. Вдобавок духи вновь потихоньку стали проникать в покинутую нами зеленку, и бой теперь велся в полуокружении. Потом к нам все-таки прорвалась вертушка, и мы хотя бы смогли эвакуировать раненых и убитых. Наш батальонный фельдшер все пытался втянуть на борт и меня, но как оставить ребят в подобной ситуации? Из офицеров в строю теперь были лишь один из взводных, но он находился в Афгане лишь второй месяц и опыта имел маловато, да замполит. Какая тут, к черту, эвакуация?

Мы держались. Положение постепенно ухудшалось, надежда же на приход союзников растаяла. Я уже решился на последний выход – отправить ребят на прорыв через зеленку, самому же остаться прикрывать. Стрелять, правда, было трудно, перед глазами то и дело плыло, да и рука… Только что еще было делать? Не класть же своих! На крайний случай всегда можно сохранить одну гранату…

Ход боя переломило прибытие мотострелкового батальона, спешно переброшенного в район. Опорный пункт духов был взят. Однако моя рота потеряла треть состава, десять раненых и четверо убитых, и я, непонятно как остававшийся на ногах, окончательно офонаревший от контузии, еще пытался застрелить афганского полковника, но был скручен, а потом наконец потерял сознание и очнулся уже в госпитале.

Оказалось, афганские солдаты никогда не заходили дальше какой-то скалы.

Восток – дело тонкое…

Командование долго думало, наградить меня за бой или наказать за последующую попытку убийства. А потом махнули рукой. Что взять с контуженого?

Снежок бодрил. В самом городе он уже изрядно почернел от вылетающей из многочисленных труб сажи, а за городом наверняка радовал глаз белизной. Жаль, времени прогуляться за город не было. Все, что я мог выкроить реально, – это час, может, полтора, и потому пришлось ограничиться набережной да въездом в столицу.

На сей раз Мэри была со мной. Мне было очень неловко, что я за ворохом дел почти не уделял времени супруге, а она постоянно думала обо мне, а недавно ухаживала, пока я отходил от раны. Зато никаких карет. Мэри прекрасно держалась в седле, сейчас, разумеется, дамском, словно подавая пример несколько раскрепостившимся дамам. Так-то моя отважная капитанша легко могла использовать и обычное седло, то, которое считалось мужским. Только надо ведь хоть немного соблюдать приличия. Не поймут-с.

Переправляющийся через реку обоз мы заметили сразу. Небольшая вереница саней довольно бодро спустилась с той стороны на лед, крепкий после наконец-то наставших морозов, и теперь двигалась к нашему берегу. Обоз и обоз, мало ли кто направляется в столицу огромной империи, хотя бы везя на продажу продукты, однако мы почему-то застыли группкой всадников. Группкой – с нами был верный Ахмед, раз не по чину выезжать совсем без слуг.

Но мы же никуда конкретно не направлялись! Какая нам, татарам, прости, Ахмед, разница: ехать, стоять? Вдруг, словно по мановению волшебства, вечные прибалтийские тучи разошлись в стороны, и в просвете показалось редкое здесь солнышко. Мне сразу вспомнились ненаписанные строки Пушкина про мороз и небесное светило.

Нет, но правда здорово! Ветра практически не было, холод лишь бодрил, и яркие лучи радовали сердца.

– Там Калинин, – вдруг произнес остроглазый татарин. – Его слуги на головном возке.

– Аркадий!

Мне стало радостно вдвойне. Если радость можно выразить в каких-то единицах.

Былого соплавателя я не видел давно. Не так уж часто мы пересекались по нынешним временам, когда он вечно мотался по Европе, а у меня хватало дел в различных краях империи. Но те, кто прошел через флибустьерское море, стали друг другу гораздо больше, чем братья.

Глаза Мэри сверкнули радостью. На пути в Россию, уже очень давно, они с моим былым компаньоном оказались на одном корабле, следовательно, и ее отношение к Аркаше было очень положительным.

Мы переглянулись и пустили коней вскачь. А что? В своей компании чинами не считаются.

Кавалькада саней застыла посередине Даугавы. Ну, привык я называть западную Двину на будущий местный лад. И точно, дверца головного возка открылась, и на лед выскочил Калинин.

– Здорово! – Я тоже соскочил с коня и заключил приятеля в объятия. – Ну, как ты?

– Да все хорошо. Война-то как?

– Пока затихла на зиму. Крым взяли, остальное посмотрим. – Я выпустил Аркашу и помог супруге спуститься на грешную землю.

Пока Аркаша целовал протянутую руку, я посмотрел на прочую часть обоза и увидел, как оттуда вылезает пара мужчин.

– А это кто с тобой?

По правде говоря, вопрос прозвучал больше ради приличия. Был, разумеется, шанс, что вместе с Аркашей прибыли нужные нам люди. Геологи, к примеру, или мастеровые необходимых специальностей, да мало ли кто нам был нужен! Но в любом случае все гражданские специалисты шли к Флейшману и меня фактически не касались.

– Так, какие-то дельцы, – отмахнулся Аркадий. – Хотят торговать чем-нибудь прибыльным, а чем – толком сами не знают.

Удивительно, насколько меняются люди! Калинин сам до переноса трудился в какой-то фирме, и очень сомневаюсь, будто ему было не все равно, на чем зарабатывать деньги. Но наша карибская эпопея превратила вечного мальчика в настоящего мужчину. Последующая же сделала из него государственного мужа.

До дельцов, в изобилии пытающихся прорваться в Россию, мне не было дела. Сумеют доказать, что могут принести пользу не только собственному карману, но и казне, ради бога! Нет – как приехали, так и уедут. Не мое дело с ними разбираться.

И тут дыхание перехватило. Из третьего возка вышла та самая девушка, которую я видел в Кенигсберге и второй раз здесь, в Риге, и которая иногда приходила ко мне в снах. Это было нечестно, хотя бы потому что не сулило никакого счастья. Напротив, сплошные проблемы и ей, и мне. Или только мне. Какое я имею право вторгаться в чужую жизнь, да еще в этом весьма патриархальном веке? Ладно, один раз увидел, запала мне в душу, но второй раз-то зачем? Забыл бы, не через месяц, так через полгода. Человеческая память милосердна.