Оказалось, что одна из них, Тамара Игнатьева, переехала с родителями в другой городок той же области. Именно она подавала заявление об изнасиловании, после чего магазин ее родителей сгорел. Полиция установила поджог, но дальше этой констатации дело не продвинулось.

Вторая девушка, Нина Алферова, заявила о домогательствах мэра вскоре после Тамары. Жить она осталась в Энске — значит, каким-то образом мэр проблему уладил.

Было решено, что к Тамаре отправится Александра, а к Нине — Алексей. Время до встречи с Терентьевым у них имелось, и следовало его потратить максимальной пользой для дела. Юля может вернуться в город в любой момент, нужно торопиться. Сотовый ее все еще был выключен — Толя Овчинников отслеживал, — но, как знать, может, девушка включит его только дома, уже в Энске. шестнадцать десять, как было условлено, Александра набрала заветный номер Терентьева Сергея Владимировича, чиновника из аппарата губернатора.

— У вас есть ровно две минуты, чтобы объяснить мне суть дела, — произнес он без всякого выражения. — После чего я решу, имеет ли смысл вами встречаться, чтобы услышать более развернутую версию.

— А вы уверены в безопасности вашего телефона?

— О, это уже интересно, — усмехнулся Терентьев. — Уверен, говорите.

— Мы собираем серьезный компромат на энского мэра. Нужна поддержка для заключительного этапа.

— Речь о взятках? Это не компромат. Что бы вы там ни нарыли, досье закончит свою короткую жизнь в шредере. Взятки — это наш кровоток, никто не позволит вам его остановить.

— У нас другое. Педофилия.

— Ого. С этим можно и папу римского свалить… Доказательства есть?

— Есть отчасти и будут еще, если вы нам поможете.

— Так, сегодня вечером… Минуточку… Раньше десяти не освобожусь. Можете приехать ко мне такое время?

— Да. Приедем вдвоем, мой муж ведет это расследование.

— Машину за вами прислать?

— Я не знаю, где мы будем находиться. Все время в разъездах. Так что мы сами доберемся.

— Вот адрес… — Через секунду в телефоне звякнуло уведомление о принятом сообщении. — Получили? Ну, жду вас, Александра Кирилловна.

* * *

После побега Юли Никита не находил себе места. Утром он слышал, как отец разговаривал с сыщиком. Из слов последнего вытекало, что Юля вполне ясно сформулировала свое намерение: подготовиться «к наступлению на врага», для чего она пробудет какое-то время в Москве в поисках экипировки, а потом двинется в Энск. Посему сейчас искать ее нет смысла: через пару дней (плюс-минус) она обнаружится у себя дома.

— Видишь, — произнес отец, отключившись, — все под контролем. Не волнуйся, сын. Найдется твоя подружка.

— Ты не понимаешь… — тихо произнес Никита.

— Чего? — удивился Михаил Львович.

— Вы все сошлись в том, что мэра надо поймать поличным. Сыщик только хочет подключить органы, чтобы все получилось легально. Но что это такое, «поличное», пап?

Отец удивился. Он не понял вопроса.

— Это значит, что Юля позволит Гадине себя лапать! Лезть под одежду, касаться ее тела! Интимных мест, в конце концов! А то и изнасиловать!!!

И я что, должен смириться?!

Они ведь жили до сих пор, как Адам и Ева в раю, как единственные люди на планете — других просто не существовало, — и это была его Женщина, Бог сотворил ее для него, из его ребра, по его размеру вкусу. И теперь ЕГО ЖЕНЩИНУ будет лапать какая-то сволочь?!

Михаил Львович посмотрел на сына так, будто давно не видел. Надо же, его мальчик стал мужчиной, надо к этому привыкать. Он ревнует по-взрослому. Он ощущает себя обладателем тела любимой женщины. Единственным, единоличным.

Какие знакомые чувства.

Когдато он сам страдал — точно так же, как теперь его сын, — при мысли, что другой мужчина коснется тела любимой. Ольга была красива, притягательна, сексапильна… Даже удивительно для аспирантки философского факультета, там ведь одни «синие чулки» обитают… И на нее постоянно засматривались парни. Казалось, у нее имелся секретный магнит, приковывающий к себе намертво взгляды: мужчины так выкручивали шеи, чтобы проследить за ее танцующей походкой, что странно, как только шейные позвонки ни у кого из них не ломались.

Ему, Мише, аспиранту экономического факультета, каждый такой взгляд причинял почти физическую боль, словно занозой впиваясь глубоко под кожу. Ведь Ольга принадлежит ему! Только он имеет право на ее тело, только ему дозволено его трогать, целовать, смотреть, восхищаться…

Но любимая очень быстро, не прошло и года после свадьбы, объяснила, что она не вещь, чтобы принадлежать; что на дворе почти двадцать первый век и хоть непонятно какой строй, но точно не рабовладельческий; и что она не намерена спрашивать у кого бы то ни было разрешения, ни мнения, ни совета насчет того, как ей распоряжаться своим телом, — поскольку распоряжаться им она будет исключительно по своему усмотрению. А ежели у кого другие философские установки — те идут лесом.

Сначала Михаил «пошел лесом» — то есть собрал манатки и вернулся к родителям. Потом затосковал, потому что Ольгу любил. А через некоторое время он нехотя признал, что какая-то правда в ее словах есть. И вернулся в семью. Со временем он приручил свою ревность, научился держать ее на коротком поводке. И тогда они с женой стали жить счастливо.

Вернее, не то чтоб счастливо…

Но мирно. И дружно. Нежно. Что уже немало. Он больше не спрашивал, где Ольга проводила время. Зато она, приходя домой — хоть это случалось не каждый вечер, — превращалась в любящую жену темпераментную любовницу. теперь вот Никита — с такими знакомыми чувствами.

— У тебя потрясающая девушка. Она готова в одиночку вступить в бой с чудовищем, чтобы отомстить за свою семью. Женщина-воин, валькирия.

— Я не хочу воина, мне нужна…

— Погоди. Представь на ее месте своего друга. Неважно какого, главное, парня. Что бы ты чувствовал? Ты бы им восхищался! Ты бы его безмерно уважал за храбрость, разве не так?

— Да, конечно, но ведь это моя девушка, а не парень!

— Ты ее на рынке купил? Почему ты считаешь своей собственностью?

Никита опешил.

— Но я ведь ее люблю, я ее хочу, мы с ней… Ах, вот оно что, — вдруг вскинул голову Никита. — Вот что у вас с мамой происходит! А я все думаю: почему же она так бесстыдно себя ведет! Дома через раз ночует, где-то пропадает целыми днями… А у вас, оказывается, философский пакт! Свобода личности на самоопределение! Свобода трахаться с кем угодно!

От пощечины, которую залепил ему отец, Никита покачнулся.

— В отсутствие аргументов, — ухмыльнулся он, потирая щеку, — в ход идут кулаки. Ты сам так мне всегда говорил.

— Это не был аргумент. Это была пощечина. В наказание за хамство. Не смей так говорить о матери.