Однажды, вернувшись домой, Таэко сказала:

— Вчера вышла довольно забавная история. — И Сатико узнала следующее.

Накануне вечером, прогуливаясь с Юкико в районе Мотомати, они зашли в кондитерскую купить пирожных. Вдруг Юкико ни с того ни с сего пришла в смятение:

— Что мне делать, Кой-сан? Он здесь!

— Кто? — спросила Таэко.

Юкико, вне себя от волнения, продолжала повторять:

— Он здесь, он здесь…

Тут из-за столика в зале поднялся какой-то незнакомый Таэко пожилой господин и решительной походкой направился к Юкико. Учтиво поздоровавшись, он сказал:

— Если вы не очень торопитесь, быть может, я могу предложить вам выпить со мной чаю? Это займёт у вас не более пятнадцати минут.

Юкико залилась краской и в полном замешательстве пробормотала что-то невнятное.

— Право же, прошу вас, — повторил тот. Наконец, как видно отчаявшись получить какой-либо ответ, он столь же учтиво извинился и вернулся к своему столику.

— Скорее, Кой-сан, скорее! — прошептала Юкико и, едва дождавшись, когда упакуют пирожные, выскочила на улицу.

— Кто этот человек? — спросила у неё Таэко.

— Это он, тот самый, с кем я недавно встречалась.

Тут только до Таэко дошло, что это был Номура.

— Странная всё-таки Юкико. Могла бы придумать какой-нибудь невинный предлог, а она знай себе стоит и бормочет какую-то невнятицу.

— Да, в таких случаях она совершенно теряется, словно семнадцатилетняя барышня.

Воспользовавшись случаем, Сатико спросила сестру, не было ли у них с Юкико какого-нибудь разговора о Номуре.

Как выяснилось, такой разговор был и Юкико сказала, что, хотя в вопросе о своём замужестве она всецело полагается на решение старших сестёр, о браке с Номурой не может быть и речи. Больше того, она выразила пожелание, чтобы Таэко от её имени попросила Сатико отказать Номуре. Таэко эти слова ничуть не удивили: увидев Номуру, она поняла, что перспектива стать женой этого старикана не способна прельстить Юкико.

Однако, как оказалось, Юкико смущает не столько внешность Номуры, сколько то, что, пригласив её к себе домой после смотрин, он счёл возможным продемонстрировать ей фотографии первой жены и детей. Конечно, она понимает, что для Номуры это второй брак, сказала Юкико, но разве так уж трудно догадаться, что ей неприятно смотреть на эти фотографии? Она способна понять чувства вдовца, который чтит память своих умерших близких, но, пригласив в дом будущую невесту, он мог бы незаметно убрать эти фотографии или, уж если на то пошло, вовсе не подводить её к божнице, где они выставлены. Одного этого довольно, чтобы сделать вывод: Номура — человек чёрствый, а такого Юкико никогда не сможет полюбить.

Спустя несколько дней после этого разговора окончательно выздоровевшая Сатико оделась и приготовилась выйти из дома.

— Я еду к госпоже Дзимба, чтобы сообщить ей о нашем отказе, — сказала она Юкико.

— Вот как?

— Кой-сан мне всё рассказала.

Как Сатико и намеревалась поступить с самого начала, в разговоре с г-жой Дзимба она преподнесла дело таким образом, будто отказ исходит от «главного дома». Вернувшись долгой, она коротко сообщила Юкико, что всё улажено, и та не стала ни о чем её расспрашивать.

Спустя некоторое время от г-жи Дзимба принесли записку, в которой она просила Сатико взять на себя половину расходов за ужин счёт из ресторана «Пекин» прилагался. Сатико в тот же день отправила ей чек, и на этом эпопея со сватовством закончилась.

Писем из «главного дома» по-прежнему не было. Между тем Юкико жила в Асии почти месяц, и Сатико стала исподволь заговаривать с нею о возвращении в Токио: если она задержится здесь слишком долго, в «главном доме» могут быть недовольны.

Приближалось третье апреля — праздник кукол. В этот день Эцуко всегда приглашала к себе одноклассниц, а Юкико готовила для них угощение, Не желая нарушать эту традицию, Юкико сказала, что уедет сразу после праздника. Когда же праздник прошёл, она словно невзначай заметила, что со дня на день зацветёт сакура у храма Гион.

— Юкико, сестричка, ты не должна уезжать, — без конца твердила Эцуко. — Полюбуешься вместе с нами сакурой, тогда поедешь. Хорошо?

На сей раз Тэйноскэ больше всех ратовал за то, чтобы Юкико задержалась в Асии. Будет обидно, сказал он, если Юкико, проведя здесь целый месяц, уедет, не побывав в Киото. Да и им тоже без неё эта поездка будет не в радость.

В действительности же, уговаривая Юкико остаться, Тэйноскэ прежде всего думал о жене: после болезни Сатико стала легкоранимой и, оставаясь с ним наедине, то и дело принималась плакать, вспоминая о ребёнке, которого потеряла. Тэйноскэ надеялся, что поездка в Киото вместе с сёстрами отвлечёт её от грустных мыслей.

Поездка была назначена на субботу девятого апреля. До последнего дня Юкико пребывала в нерешительности: ехать ли ей вместе со всеми в Киото или возвращаться в Токио. Но утром в субботу она всё же поднялась в комнату на втором этаже, где всегда одевались сёстры, и стала приводить себя в порядок. Наложив на лицо белила, она открыла свой чемодан и достала бумажный чехол, в котором хранилось праздничное кимоно, приготовленное на случай любования сакурой.

— Ты видела, какое кимоно привезла с собой Юкико? — с улыбкой шепнула старшей сестре Таэко, когда Юкико вышла из комнаты.

— Да. Она молчит, но всегда поступает по-своему, — ответила Сатико. — Погоди, мы ещё увидим, как наша тихоня будет командовать своим мужем.

Во время прогулки по Киото всякий раз, когда навстречу Сатико попадался кто-нибудь с младенцем на руках, она не могла сдержать слёзы. Это очень огорчало Тэйноскэ на сей раз супруги, вопреки обыкновению, не стали задерживаться в Киото и в воскресенье вечером вместе со всеми вернулись домой.

Спустя несколько дней, в середине апреля, Юкико уехала в Токио.

После перенесённой желтухи у Сатико появилась привычка время от времени глядеть на себя в зеркало, проверяя, не пожелтели ли снова у неё белки. Минул ровно год, и лилии в саду опять стали блекнуть и увядать. Как и год назад, Сатико сидела в плетёном кресле на террасе под камышовым навесом и глядела в предвечерний, уже по-летнему преобразившийся сад. Ей вспомнилось вдруг, как в это же самое время в прошлом году Тэйноскэ обратил внимание на желтизну у неё в глазах. Она поднялась и, как тогда это делал муж, стала обрывать увядшие цветки лилий. Скоро Тэйноскэ должен был вернуться со службы, и ей хотелось привести клумбу в порядок, чтобы сделать ему приятное. Но не прошло и получаса, как за спиной у неё послышались шаги. Это была служанка О-Хару. Подав Сатико визитную карточку, она многозначительным тоном сообщила:

— Этот господин говорит, что хочет вас видеть. Визитная карточка принадлежала Окубате. Он был в Асии всего лишь раз, кажется весной позапрошлого года, с тех пор Сатико не только не поощряла его к дальнейшим визитам, но даже избегала упоминать о нём в присутствии прислуги. Однако, судя по тону О-Хару, она, да и другие служанки, знали о статейке в газете и догадывались о его отношениях с Таэко.