Осторожно, Соррель.

— Мы непременно поговорим об этом, Элисса. Но не сейчас. На нас смотрят люди, а такие разговоры лучше вести без свидетелей.

«Ну, тогда… поговорим так, чтобы никто не слышал», — мысленно ответила Элисса. Глаза девушки горели гневом. Соррель вздрогнула и отступила на шаг. Ощущение было такое, словно девушка незаметно подкралась к ней и крикнула прямо в ухо.

Молчание стало неловким. Женщины подошли к пустой скамейке в тени знаменитых Фрэгглшемских вязов и сели. Впрочем, появление соседей вряд ли смутило бы их: даже самые чуткие уши не уловили бы ни слова.

«А ты давно знаешь?» — спросила Элисса.

Пожалуй, не стоит укрощать ее гнев. Лучше пусть даст ему выход.

«Давно. С самого начала».

«Тогда зачем все эти тайны?»

«Ну… поначалу я испугалась», — солгала Соррель.

«Чего?» — Элисса даже не пыталась скрывать негодование.

«Я испугалась, что снова встретила человека, способного творить волшебство. В своей жизни я несколько раз сталкивалась с Чувствующими, но старалась держаться от них подальше. Стоит кому-то из нас открыть свои способности, и ему не жить — по крайней мере, пока жив Гот. Нам лучше оставаться неузнанными. Но ты не такая, как остальные. Ты… да, ты что-то затронула во мне. Возможно, я подумала, что ты похожа на мою дочь, которой у меня никогда не было. Я почувствовала твою боль, поняла, что всю жизнь ты только и делала, что прятала свою силу. Я почувствовала, насколько тебе нужна любовь».

Соррель провела кончиками пальцев по ее щеке.

«В тот день, когда я остановилась у твоего дома, ты выглядела такой одинокой и беспомощной, что у меня растаяло сердце. Я тогда подумала: вот ребенок, которому я могу помочь».

Она смолкла и снова положила руку на колени, ненавидя себя за ту легкость, с которой ей давалась ложь. Элисса не сдерживала слез.

«А почему ты зашла в мой дом?»

«Кто-то в вашей деревне говорил, что ты знаешь травы. А у меня как раз заканчивались запасы, и я подумала, что ты сможешь мне помочь».

И она всему верит! Ох, Соррель, будь ты неладна…

Элисса шмыгнула носом.

«И теперь нам надо попасть в эту… Академию потому, что мы Чувствующие?»

А, значит, все-таки слушала… Ты моя умница.

«Мы отправляемся туда, чтобы защитить тебя, девочка. У тебя великий дар. Насколько я понимаю, ты не пользовалась им до сегодняшнего дня. Удивительно, почему этот мясник Гот нас не услышал. Надо быть осторожнее. В Академии мы на какое-то время окажемся в безопасности, и ты обретешь мир, которого так жаждешь».

Элисса посмотрела на цветные флажки, потом на жителей фрэгглшема, которые занимали места вокруг арены. «Почему ты заботишься обо мне, Соррель?» В ее голосе больше не было гнева. Соррель замялась, затем глубоко вдохнула.

«Потому что когда-то у меня был сын. Я говорю с тобой о нем в первый и последний раз. Он оказался Чувствующим. Сильным, одаренным. И его клеймили, когда он был еще мальчиком. У меня был сын, которого я обожала, муж, которого я любила, жизнь, полная счастья. Все это у меня отняли. Теперь я скитаюсь по Таллшюру, точно бродяжка, предлагаю людям средства от болезней, но никогда не вмешиваюсь в их жизнь. Может быть, перед смертью мне удастся забыть горечь утрат и открыть кому-то сердце. Может быть, Элисса, нас свели боги».

Девушка почувствовала, как озноб пробежал по коже. Почему-то ей вспомнилось, как говорил отец, когда ему случалось неожиданно вздрогнуть: «Боги прошлись по чьей-то могиле». Сейчас, слушая слова женщины, она поняла, почему он так говорил. Элисса повернулась к Соррели, сжала ее руки и нежно поцеловала старушку в щеку:

«Спасибо, Соррель».

Соррель улыбнулась, ее проницательный взгляд стал мягче.

«А теперь идем в цирк, девочка моя. Иначе мы сейчас обе расчувствуемся и начнем лить слезы. Мы только что победили Гота — мало кто может таким похвастаться… если такие люди вообще есть. Это стоит отпраздновать!»

Словно в ответ на ее слова взвыли знаменитые рожки, сзывая зрителей на представление. Женщины рассмеялись, подхватили юбки и вприпрыжку побежали к главному шатру.

Чтобы попасть на арену, нужно было раздвинуть занавес- наподобие тех, которые вывешивают перед выступлением комедианты, но куда более аляповатый и тяжелый. Внутри яблоку было негде упасть, и лишь чудом ученица и наставница нашли пару свободных мест. Скамейки оказались жесткими, и Соррель молча бранилась, пытаясь устроиться поудобнее. Что же до Элиссы, то она просто не обращала внимания на подобные мелочи.

Соррель давно чувствовала, насколько сильна ее ученица, теперь оказалось, что этот выродок Гот не способен почувствовать, когда Элисса пользуется волшебством. Значит, все правильно. Соррель не раздумывая выполняла приказы Меркуда, который устроил охоту за этими одаренными детьми, и порой это пугало ее саму. В глубине души она презирала себя за то, что обращается с девушкой, точно кукольник с марионеткой. Меркуд ведет с юным писарем еще более тонкую игру. Однако Соррель помнила о цели, ради которой все затевалось. Цель, по сравнению с которой человеческая жизнь ничего не стоит — даже жизни их всех, вместе взятых. И как можно не доверять Меркуду? Они оба слишком много вынесли, чтобы добиться того, чего добились. Того, чему Меркуд отдает всего себя. Возможно, в его кропотливо выстроенных замыслах слишком много жестокости и расчета. Это вообще жестоко — «завладеть» двумя людьми, сделать их своей собственностью… Но что бы ни делал Меркуд, это служит лишь одной цели: найти Того Самого.

Элисса — тоже часть этого замысла. Очень важная. Но какое место ей отводится? Соррель уже поняла: чтобы это выяснить, придется запастись терпением. В чем она не сомневалась — так это в том, что скоро ее ученица станет настоящей красавицей. И, несомненно, красота девушки тоже сыграет свою роль… когда придет время. Но в чем заключается эта роль и когда время придет, опять-таки, пока знает лишь Меркуд… если знает.

Ее размышления прервала странная тишина. Рожки смолкли, светильники погасли — лишь несколько из них, расположенных на удалении друг от друга, сочились тусклым светом. Под огромным полотняным куполом воцарился полумрак. Потом где-то заиграла музыка — неблагозвучная, как бывает всегда, когда представление только началось и музыканты еще не в ударе. И тут на арену выкатилась целая толпа причудливо одетых карликов. Они носились по сцене, то и дело спотыкаясь и падая, крутились волчком, перебрасывались всевозможными предметами, такими же нелепыми, как они сами. Некоторые начали танцевать, но чем старательнее они исполняли па, тем более потешно выглядели — не говоря о том, что им не удавалось даже двигаться слаженно.

И вдруг вся эта пестрая компания устремилась за ограждения. Карлики шныряли между рядами, вырывали из рук зазевавшихся зрителей пирожки и яблоки, сбивали с них шляпы, садились на колени к почтенным матерям семейства. Взрослые ахали, дети визжали.