Раймундо Силва закрыл окно и пошел в кабинет. Мария-Сара слышала, как он бормочет: Здесь нет, куда, к черту, я ее засунул, потом, вернувшись в гостиную, стал открывать и закрывать дверцы книжного шкафа, и вот наконец: А-а, вот. И возник снова с толстенной книгой ин-кварто, переплетенной в кожу не впоследствии, а явно при рождении, и с очень довольным видом, какой бывает, когда ищешь и обретаешь искомое, причем это – не книга, и сказал: Садитесь, и она опустилась в кресло, а руку положила на лист бумаги, где значились имена Могейме и Оуроаны, а сам Раймундо Силва остался на ногах, он казался неузнаваемо помолодевшим и был счастлив: Теперь слушайте внимательно, оно того стоит, я начну с заглавия, вот оно: Похвальное Слово и Описание Удивительной Жизни и Чудодейственных Поступков Солнца Вставшего на Западе и Зашедшего на Востоке, Святого Антония Португальского, Величайшего Светила на Небосклоне Церкви Среди Меньших Звезд в Орбите Франциска, Которое Написал и Преподносит Светлейшей Державнейшей Августейшей Фамилии Португальского Королевского Дома, Чьи Преславные Имена Украшены и Осчастливлены Священными Обозначениями Францисков и Антониев, Высокопреподобный Антонио Тейшейра Алверес, Член Совета Его Величества, Да Хранит Его Господь, Член Генерального Совета Святой Инквизиции, Член Высшего Королевского Суда, Каноник Коимбрского Кафедрального Собора, Почетный Профессор Факультета Теологии и Факультета Права, мирской помощник Святейшей Инквизиции и прочая и прочая, Брас Луис де Абреу, уф. Мария-Сара рассмеялась: Правильно ли я понимаю, что автор этого изумительного труда и есть Брас Луис де Абреу. Совершенно правильно понимаете, с чем вас и поздравляю, а теперь слушайте, страница сто двадцать третья, внимание, я начинаю. Узнав, что некоторые провинции того королевства, а королевство это было Франция, поражены, как поясняется двумя строчками выше, чумою ереси, отправился Антоний из Лиможа в Тулузу, в те времена столь же обильную богатствами, сколь и грехами и, что хуже всего, бывшую рассадником беззакония – семинарией безбожников, отрицающих присутствие Господа в Святых Дарах. Святой только тогда обнаружил себя на арене заблуждений, когда стал спускаться на ристалище распрей, для того, впрочем, чтобы вскоре подняться на колесницу триумфа. Изъязвленный жгучей заботой о славе Господней и непогрешимой истине своей Веры, взметнул он на древках Милости стяги Святого учения и оружие Креста – на мачтах Смирения, и, протрубив, словно труба Господня, поднял голоса христиан на смертный бой с мерзостью греха. Ненависть, которую питал он к еретикам, была столь же безжалостна, сколько неугасим огонь его служения. Всего себя принес он в жертву католической Вере, словно бы всю жизнь готовил себя к смерти, а чувства свои – к мученичеству. Птицы-зловестники, что, живучи в непроглядной ночи собственных заблуждений, готовы были смирить свою жестоковыйную гордыню только пред орудием света, не рискнули посягнуть ни на жизнь Святого, изливая скрытый яд, ни на его честь – дьявольскими выдумками, ни на его репутацию – адскими изобретениями, но пытались, насколько доставало сил их злобе и ненависти, очернить и замутнить свет учения, бросить тень на заслуги Святости. Антоний начал проповедовать под рукоплескания всех католиков и к великому их восхищению, потому что, полагая в нем чужеземца, обнаружили они, что изъясняется он на их языке с таким изяществом, легкостью и столь доступно, словно бы это был родной для него язык. И разлетелась слава о чудесном действии, производимом на души слушающих его, и о действенности слов его, и еретики-догмоучители, увидевшие, какой урон наносит им деятельность нового проповедника, поскольку чем больше заблуждавшихся отказывались от своих прежних взглядов, тем меньше веры было им, со всею гордыней и заносчивостью, грехами, столь свойственными этим нечестивым тварям, решили вступить с Антонием в публичную дискуссию в надежде оплести Святого своими хитростями и уловками и выиграть битву. Что-то пока никаких следов мула, сказала Мария-Сара. В те времена и мирские пути не были особенно удобными, что уж тут говорить о путях книжных, заметил Раймундо Силва и продолжил: Поверили и доверили эту задачу знаменитому набольшему тулузских еретиков, чье имя – Гиальдо – славилось среди них, человеку отважному, чрезвычайно сведущему в Священном Писании, большому знатоку древнееврейского, прямому в обращении, пылкому нравом и всегда готовому вступить в длительный спор. Не отклонил Святой вызова и согласился на поединок во имя Веры, всецело вручив себя Господу. Были назначены место и день. Поглазеть на битву явилось бесчисленное множество католиков и еретиков. Ересиарх начал прежде Антония, поскольку на подмостках этого мира он всегда играл роль первого Зла, и принялся вещать, тщеславно похваляясь пустыми своими знаниями и вплетая в пышные словеса мошеннические рассуждения. Святой в скромности своей дождался, пока не отгремит эта речь, богатая притворствами, но бедная истиной, и сразу принялся опровергать порочные заблуждения, часто прибегая к цитатам из Священного Писания, обильно украшая свои слова живыми подтверждениями, и речи его, уместные и исполненные смыслом, почти сломили упорство Еретика, чьи усталые слова зазвучали примирительно, и если он и не был полностью переубежден, то только из-за дьявольских капризов его воли. Я не стану перечислять остроумные дилеммы, какими Антоний украсил этот поединок: будучи бесконечно выше скромного рассказа о них, они укроются в безмолвии истории среди прочих ее тайн, достаточно сказать, что он выказал столь блестящие познания, что, превзойдя самого себя, прославил свой успех немыслимою победою. Теперь, Мария-Сара, слушайте внимательно, уже слышится стук копыт. Нечестивец чувствовал себя униженным и оконфуженным, ибо его собратья по заблуждениям, высокомерно ожидавшие его триумфа, стали очевидцами его разгрома. И видя, что Святой изорвал в клочья сети, сплетенные из уловок и хитростей, решил Еретик теперь испытать его кротость и смирение и с этим недобрым умыслом сказал ему: Ну же, брат Антоний, давай оставим советы, идеи и теории и перейдем к деяниям, раз ты, столь уважаемый католик и сын Римской церкви, веришь в чудеса, которые когда-то, в былые простодушные времена, сильнее всего прочего побудили людей хоть и с осторожностью, но уверовать, то и я готов буду признать свое окончательное поражение, если Господь в подтвержденье реального присутствия тела Христова в Святых Дарах явит нам какое-нибудь чудо. Антоний, который в спорах всегда вверял себя руке Божьей, надеясь на Него, ответил: Я рад сему и верую в милость Господа моего Иисуса Христа, Который, чтобы спасти твою душу и души тех несчастных, что слепо следуют за тобою по пути нечестивого учения и разделяют твои заблуждения, явит тебе Свою бесконечную власть, чтобы и ты уверовал в эту священную для католиков истину. На это решенье, высказанное с такой твердостью и святостью, Еретик ответил: Я выбираю чудо, и продолжал: Есть у меня мул, так вот, если он проведет три дня без еды и питья и после этого при виде освященной Гостии не захочет и глядеть на предлагаемые кушанья, сколь бы его ни искушали ими, я твердо поверю в то, что истинно присутствует Христос в Святых Дарах. Движимый божественным разумением, Святой с готовностью согласился, заранее ощущая удовольствие от будущего триумфа, и великое его сердце в воодушевлении забилось чаще. И столь сильна была его вера в то, что дело его правое и от Бога, что он приготовился к победе, вооружившись для битвы Смирением и укрывшись в апрошах Молитвы. У меня, сказала Мария-Сара, мурашки по коже от торжественности момента и чистоты языка, только вот эти апроши кажутся мне возмутительным галлицизмом, Это чтобы мы не забывали, что садится пятно и на дорогое полотно, однако продолжим. Назначенный день настал, и снова явились сочувствующие с обеих сторон: католики, уверенные в победе, но исполненные смирения, и еретики, прикрывающие неверие спесью. Отслужив великолепную мессу в ближайшем Храме и со всем благоговением приняв в руки освященную Гостию, Антоний вышел на площадь, где ждала изголодавшаяся скотинка. Перед глазами и носом, вернее, пастью у нее поставили добрую меру ячменя, и тут же Святой сказал величественным голосом: Во имя Иисуса Христа я, недостойный, велю тебе, о неразумное Создание, презреть этот корм, возблагодарить Творца своего, дабы высокомерное и безнравственное упрямство этих людей склонилось перед истинностью Католической веры, уже признанной менее жестоковыйным скотом. И не успел Антоний произнести эти слова, как мул, который принялся было жевать ячмень, покорно оставил еду, подавив в себе могущественный зов своего природного аппетита, приблизился к Святому и, упав на колени у ног его, благоговейно застыл перед Святыми Дарами, к изумлению и восторгу всех собравшихся. При виде этой чудесной сцены никто не смог сдержать слез, хоть и лились они по разным причинам: у католиков то были слезы преданности и любви, у еретиков – слезы раскаяния и сожаления. И восславили католики победу истинной Веры, и возненавидели многие и многие еретики заблуждения своей Секты. Лишь некоторые восстали против очевидного и в любви своей к нелепостям, казалось, не сознавали бесславного своего проигрыша. Но даже они, смущенные и неподвижные, не могли отрицать, что перед битвою посулили триумф и рукоплескания своей гордыне, а теперь окаменели от срама, как безмолвные статуи, украсившие победу католиков. Раймундо Силва сделал паузу. Дальше идет абзац, описывающий обращение Гиальдо и его родственников и друзей, я вас от этого избавлю, но не могу оставить без внимания заключительную часть: О великолепная добродетель Антония! Благодаря ей Скот уподобился человеку, к вящему замешательству Людей, а Люди, усвоив урок, преподанный им Скотом, перестали быть животными. Давид жаловался на неразумных тварей, что признают лишь стойло и кормушку, не повинуясь руке Господа, осыпающей их милостями, но по воле Антония тварь, забывши грубую свою природу, презрела корм и хлев ради благоговения перед Господом, дающим ей жизнь и хлеб. О благословенное животное! Ты доказало, что скот может быть благороден, и предупредило людей, чтобы не вели они себя как неблагодарная скотина. Однажды в Вифлееме ты отказался от еды, чтобы предназначенная тебе в пищу солома согрела рожденного Бога, и теперь в Тулузе ты отказываешься от ячменя, чтобы преклонить колена перед Тем, Кто присутствует в Святых Дарах. Ты не тронул солому в яслях из благоговения перед Младенцем в хлеве своем и оставил ячмень, чтобы благоговеть перед Христом, сокрытым в Хлебе. Ты оказался способен на разумение и заслужил рукоплескания. Ты бессловесен, но деяния твои красноречивы, ты неразумен, но постиг главное. Нет у тебя учености, но сколь мудро выбрал ты, что предпочесть. Нет у тебя свободной воли, но кажется, будто ты добровольно избрал, перед Кем склониться, ты не ведаешь, что творишь, но кажется, будто ты разумен. Два дива явил в тебе Антоний, чтобы не единожды, но много раз удивить всех одним лишь чудом. Он сделал так, чтобы твой инстинкт скота сменился истинным смиренномудрием, поскольку ты преклонил колена, и чтобы твоя животная прожорливость преобразилась в аскезу и послушание, ибо ты воздержался от пищи. Но не только эти два чуда произошли в этот день, потому что на площади, кроме тебя, были и другие скоты. Был слепой в своем неверии Гиальдо, чья вера хромала, но Вера Антониева исцелила духовную слепоту зрелищем невиданного чуда, и дальше вера Гиальдова двинулась вперед как никогда легким и верным шагом. Вот как от одного лишь деяния Великолепного Антония произошло три изумительных чуда, ибо во имя Троицы трикрат возросла в нем добродетель – и втрое чудеснее было явлено Превосходство Господне. Аминь.